Красный закат в конце июня
Шрифт:
Колодец с журавлём без бадьи.
Туда для начала и направила свои стопы Матрёна. Глянула в жерло. Вместо собственного отражения увидела комок шкур. То ли собака утопла, то ли овца.
Ни помыться, ни попить.
Река – вон она, видна через щель в заборе. Но вдруг стрелец с секирой нагрянет?
А хотя бы даже если и свободен был путь – в чём воды принесёшь?
А вот в чём – в бурдюке!
Шибануло в нос Матрёны из соска меха винной, тошнотворной кислятиной. Противно, а лучше не найти.
По следу уехавшего Прозора она спустилась в овраг к ручью. Уж было окунула горлышко в воду, да
Опять приникла к щели в заборе.
Река Вага тут текла в три русла, хоть и широкая, но островистая. С песка на песок можно перепрыгнуть, и так от берега до берега.
Не страшная река. Только вот уж очень низко текла. Должно, спуск крутенек.
Матрёна отворила ворота и выглянула.
Череда изб убегала за поворот. Даже засеки было не видать, тем более жилища, в котором стражник на постое.
Матрёна с мехом в руке кинулась через улицу и без раздумий спрыгнула с кручи под уклон.
Съехала в воду. Дно жидкое, ноги засосало. А вода едва сочилась через трубку. Долго ждать. Как бы совсем не увязнуть.
Во дворе конец жерди на костре истаивает и продвинуть некому. Промедлишь – огонь потух…
Тонкой струёй сочится вода в ёмкость. А впереди ещё подъём по крутой осыпи с тяжёлым бурдюком.
Захвачена была девка битвой. С полными лаптями глины отчаянной зверушкой вскарабкалась наверх и юркнула в ворота.
Успела к огню.
Попила. Умылась. Утёрлась подолом.
В телеге у Прозора нашла серп. Накромсала мяса и разложила на углях…
Теперь вознамерилась она обыск устроить по всему владению.
Побрызгала на себя дёгтем из кувшина.
И в клеть проникла решительно через назёмные ворота.
Вот так клеть! Словно светёлка. И потолок, и пол – тёсаные.
Слюда в оконце!
Матрёна вела рукой по кадкам, мешкам на подвесках, по коробам на полках и напевала:
Садил мужик черёмушку,Садил, поливал:«Расти, расти, черёмушка,Не тонка, не высока,Цвети, цвети, черёмушка,Как белая заря.Созрей, моя черёмушка,Как чёрная грязь.Незрелую черёмушкуНельзя срывать.Молоденькая девушка,Нельзя её так брать…»На душе девичье, а в уме бабье. И глаз – востёр.
Отметила Матрёна первые надобности для жизни. Горшочек с заплесневелой сметаной. Это на закваску сгодится.
Дёжа, полная ячменного зерна, – вот тебе и посудина для замеса. И разные горшки.
К мясу да в горшке каши наварить!
А соли-то тятенькиной у неё в кузовке полон туес.
Родная деревня Матрёны стояла в яме, а эта Игна высоко на горе.
В Синцовской на небо смотрела она как со дна чаши. И ветер где-то высоко над головой. Здесь же давило изо всей шири окоёма, ветер бил в лицо.
Волнами валило последнее тепло с юга.
Бессонные ночи изнурили Матрёну. Обилие смертей оглушило, притупило страх.
Наевшись каши, уснула девка у костра под попоной.
И
Выбрал батюшка для дочки золотое колечко из Лиможа с голубой эмалью в выемке.
Стал примерять.
На какой пальчик ни наденет – всё мало. Подошел черёд мизинчику. А его-то, мизинчика, и нету!
Поудивлялся тятенька и, делать нечего, купил Матрёне кольцо височное о семи лучей…
Матрёна проснулась в ужасе. Глянула на мизинчик… Слава Богу, целёхонек!
Из-за забора доносились колёсные скрипы.
Вот бы это Прозор Петрович вернулся!
Матрёна вскочила на ноги, прильнула к щели.
Две бабы тащили телегу с мертвецами.
Свешивались на задках голые покойницкие ноги в гноищах, словно обмазанные грязью.
Только скрылась из виду погребальная колесница, как с другой стороны послышались удары бича и человеческие вопли.
Парами потянулись мимо Матрёниного укрытия мужики в одних портках. А шедший сбоку, словно пастух, охаживал стадо плетью.
На костлявых телах оставались синие рубцы и кровавые зарубки.
Боязливых же, и неверныхИ чародеев языческих,И всех лжецов – участь в озере,Горящем огнём и серою!Пади ниц передо Мной!..Лысый пастырь с обожжённой, клочковатой бородой воздел кнутовище над головой. Шествующие как по команде распластались на лужайке у речного обрыва и раскинули руки крестом.
Я Господь Бог твой,Бог ревнитель,Наказующий детейЗа вину отцовДо третьего и четвёртого рода!…И всех ненавидящих Меня!Хлестался теперь каждый лежачий персонально. Прицельно. И видимо, действо подходило к финалу. Кто получал свой удар, – поднимался на ноги и шёл дальше.
Бабы, возвращаясь от скудельницы с порожней телегой, бежали вдогонку за бичующимися, промокали тряпицами кровь на их телах.
Тряпицы прикладывали к губам, словно причащались живой кровью Христа [84] .
84
Флагелланты – так назывались секты бичующихся в Европе.
Матрёну стошнило в отаву.
Обессиленная, разживила она огонь в очаге. Забралась под волчью полость.
Чуяла – смерть мимо прошла, и накал сопротивления ослабевал. Дрожью пронизывало.
Защитные удары сердца делались всё слабее, реже.
Заснула в упадке.
…В сентябре сплющивается на закате радужный разлив, выдавливаются тёплые тона.
Сжимается лето до ядовитой зелени и бирюзы.
Как зеленью и бирюзой в мае начинается, так в сентябре и заканчивается.