Красный закат в конце июня
Шрифт:
Зелень – и сочность, и мертвенность.
Звёздная чернь проистекает из ядовитой зелени…
Перебор копытный по холодной земле слышится в такие ночи за версту.
Вот из оврага донеслось:
– Матрёна! Отгадай! Из ушей дым, от земли пыль, из ноздрей пар.
Во мраке толкалось что-то неясное, слышалось хриплое животное дыхание. Измученная Улита с Прозором на хребте подковыляла к огню.
Прозор спрыгнул на землю в доспехах из братин и кубков. В единой связке сверкали в свете костра и хорошо знакомые, родные Матрёне латунные тазики, миски, ступки с пестиками.
Пук железных иголок упал на её ладонь. И радость-то
Махом сбросил Прозор с плеча весь этот груз. А перемёты с вином снял с кобылы весьма осторожно.
У забора в малиннике выкопал яму, на ощупь спрятал всё привезённое под землю.
Вслепую из лесного уёмища перетаскали они добро с воза. Тарантас закидали ветками. Вытащили чеки из осей. Перекатили колёса в дом. Торопились, как бы с рассветом стражник с Указом не застал.
Спали без задних ног.
Едва докричался до них стрелец на рассвете.
– Обжо! Обжо! – орал он на этот раз. – Часовню рубить! На оборону супротив язвы!
Прозор долго не отвечал.
– Живы? Нет? – взвопил стражник.
– Мёртвого разбудишь! – тихо ответствовал Прозор.
– Обжо! Часовню рубить!
– А что, пищальник, не Сам ли Господь тебе на ухо шепнул – мору конец? Вчера только пикой грозился – на улицу ни шагу?
– Часовню рубить! Грехи замаливать!
Прозор проворчал только для Матрёны:
– Я наперёд отмолился на всю жизнь. Лоб расшиб в Долматове, чтобы Господь свою суку Кугу унял. Да знать, она, блудня, не в его власти.
Ворчал, а на обжо пошёл.
– Мы, девка, попу окладной венец, а он нам – венчальный.
На Руси в те времена летописцы занимались в основном статистикой чумы.
Но в Европе, имеющей более долгий опыт эпидемий, накопился достаточный материал и для обобщений.
Католический священник Поль Морешон в своём трактате «О чуме» писал, что, как только закончились эпидемии первой волны, произошёл демографический взрыв.
Новые семьи оказывались необычайно плодовиты – в таких браках чаще, чем когда-либо, рождались двойни. И новые поколения людей были менее подвержены заболеванию чумой.
Пассионарный накал был настолько высок, что, несмотря на потери от чумы, Англия и Франция, например, почти 100 лет затем вели упорную войну.
Собраны были на угорском капище оставшиеся в живых мужики Игны. Да с ними – пришлый Прозор.
Человек десять.
Сидели на брёвнах.
Перед мужиками держал речь босоногий поп Иоанн в подряснике, скуластый, как монгол.
Норовистый был поп, непредсказуемый.
Вот только что говорил про неимоверные людские горести и плакал. А тут вдруг вместо слёз брызнула из него слюна – это отец Иоанн уже гневался на неотзывчивых.
Только что стоял понурый – и вдруг петухом начал наскакивать на паству, потрясая посохом над головой.
– Во смраде и скверне пребывать не позволю! Прокляну – и батогом вдобавок. Сатанинское отродье!..
Уронил плешивую голову на грудь.
Сопит. И снова тихим голосом:
– Правило веры и образ кротости, воздержания учителя яви тя стаду твоему яже вещей истина…
Пропел чин тропаря Ильи на закладку храма. Посохом процарапал на земле крест, где должен
Принялись судить мужики, на какое строение хватит лесу. Сошлись на том, что выходит им рубить клецкий храм в две половинки – алтарную и моленную.
А кровля будет двускатная. И на первое время – без главки.
Моленную уговорились рубить в обло, алтарную – в лапу.
Достали «черту» – металлическую вилку для раскроя пазов. Шнурок саженный, в аршин, и вершковый.
Отвес – с камушком на конце.
И в первый же день уместили три венца.
В сердцах православных священников в те времена жили ещё отвага и беззаветность.
Они смело шли в гущу народа утешать и призывать падших к восстанию духа.
В 1540 году зачумлённые псковичи пригласили архиепископа Новгородского Василия приехать к ним для благословления.
Владыка побывал в моровом Пскове, отслужил несколько литургий, а на обратном пути в Новгород 3 июня умер от чумы.
Думается, он знал об опасности и сознательно шёл на риск.
Трагической смертью, но в другом роде, погиб и архиепископ Московский Амвросий. Его растерзала толпа в Донском монастыре за то, что распорядился запечатать короб для приношений Боголюбской иконе Божией Матери, и саму икону убрать во избежание скопления народа и дальнейшего распространения эпидемии чумы…
Деяния знатных церковных иерархов отмечены в летописи.
Надо полагать, не меньше благородства и самопожертвования было явлено и безвестными приходскими священниками…
К Покрову полон двор добра навозил Прозор в Игну из зачумлённой Синцовской.
По первопутку на санях доставил Матрёне корыто.
Жили они уже в предбаннике. Каменка калилась загодя, и с мороза в кипятке лопнуло привезённое «мамино» корыто.
Матрёна разревелась. Первую стирку затеяла. Что-то религиозное, обрядовое, древнее поднималось в молодой бабьей душе и вдруг оборвалось. А уж бельё в ручьевине два дня как замочено. Нельзя дальше откладывать, иначе остановится движение домашней жизни.
– Вы бы мне, Прозор Петрович, выкопали канавку в глине, – дрожащим голосом вымолвила Матрёна. – Я бы тогда и без корыта управилась.
Не надо было мужику в те времена долго объяснять, зачем бабе понадобилась канава.
Заступ пошёл в ход. Дернину по краям выложил Прозор для водоотбоя, ещё глины сверху, чтобы выше было. И бельё, сорочки, порты, рубахи – Матрёна смаху да в эту грязь.
И пошла наша Матрёна на белье танец танцевать, вытаптывать из холстины сало, копоть, вшей и блох…
Той порой Прозор на Воронухе в постромках приволок из лесу осиновый комель. И теслом принялся выбирать середину.
Матрёна плясала в канаве.
Прозор постукивал железом по дереву.
– В новом корыте на Масленицу мы с тобой, девка, с горы покатимся!
– Да уж, Прозор Петрович, мне с брюхом как раз в пору по сугробам кувыркаться.
– Не век сосун. Через год стригун. А там и в хомут пора.
– Вы, Прозор Петрович, так говорите, будто я жеребчика под сердцем ношу.