Красный
Шрифт:
– Чистый холст, - сказал Малкольм обходя вокруг ее обнаженного тела.
– Я с удовольствием раскрашу тебя в красно-голубой цвет.
Она дрожала в своих туфлях от страха и возбуждения. Она никогда не была с таким красивым мужчиной, как Малкольм, и она бы пошла босиком по раскаленным углям, чтобы доставить ему удовольствие сегодня вечером... но он был прав. Рассудок взывал к ней, приказывая бежать с поля боя.
Она проигнорировала его голос. Он слишком походил на ее собственный. Она предпочла бы слушать Малкольма.
– Убери руки за голову, -
– Сцепи пальцы и держи локти открытыми. Как крылья бабочки.
Она сделала, как ей было сказано. Это движение заставило ее выгнуть спину и выставить вперед грудь. Малкольм стоял перед ней, изучая ее.
– Ноги шире, - сказал он. Он коснулся пола кончиком хлыста в двух местах - здесь и там, показывая ей, куда ставить ноги. Она раздвинула ноги шире, на полтора фута, и замерла, дрожа всем телом.
– Очень хорошо.
– Малкольм поднял стек и похлопал им по левому соску. Затем по правому. Он погладил нижнюю сторону каждой груди треугольником кожи на конце стека. Стержнем стека он провел по бокам ее тела от локтя к лодыжке и обратно. Ей было щекотно, и она вздрогнула. Она отдала бы все на свете, чтобы почувствовать тело Малкольма рядом с собой прямо сейчас. Она жаждала этого, и с каждой секундой жаждала все сильнее. Несомненно, в этом и была задумка.
Он снова подошел ближе. Это была пытка - быть так близко, не касаясь друг друга. Он расположил стек между ними и прижался к плоской стороне губами. Затем прижал противоположную сторону к ее губам.
– Думай об этом как о поцелуе, - сказал он, когда кожа коснулась ее губ.
– Вот что это такое. Просто поцелуй тебе от меня.
– Большинство поцелуев не оставляют рубцов, - ответила она.
– Я предпочитаю французские поцелуи.
– Ну, я англичанин. Это английский поцелуй.
Затем, отступив назад, он просунул кожаный наконечник стека между ее ног и слегка коснулся ее лона. Он повернул его на бок и использовал край наконечника, чтобы раскрыть ее лепестки. Она ощутила упругую кожу уголка возле входа в ее тело.
– Если она мокрая, то жжет сильнее, - сказал он со своей дьявольской ухмылкой, и на долю секунды она подумала... что, если Малкольм и есть дьявол? Со стеком, прижатым к ее киске, она почти поверила в это.
Ну и что с того, если он был им? Она все равно хотела его.
Он снова погрузил кончик стека в ее лоно, смазывая его ее влагой.
– Подливаешь масла в огонь, - сказала она.
Он широко развел руки в стороны, улыбнулся и поклонился.
– Такое название игры, моя дорогая.
Она кивнула в знак согласия.
– Вот правила, - начал он.
– Переживешь мой стек, заслужишь мой член. Сто ударов этим.
– Он поднял стек в воздух.
– За сто ударов этим.
– Он небрежно указал на свою промежность, и она увидела очертания его эрекции сквозь светлые бриджи. Брюки так плотно облегали его тело, что она даже видела вену от основания вдоль его ствола к головке. Она знала эту вену. Она облизывала ее собственным языком.
Сто проникновений его
– Считай за меня, - сказал он.
– Начинай со ста.
Он встал позади нее, и она напряглась. Чего же он ждал? Он мучил ее неизвестностью? Прицеливался?
– Любуюсь видом, - сказал он, словно прочитав ее мысли. Она покраснела от такой лести и улыбнулась. Затем он стер улыбку с ее лица один быстрым ударом стека. Тот приземлился на бедро в месте, которое она никогда не ассоциировала с агонией. Он обжигал, как греческий огонь.
Она вскрикнула от неожиданности, а Малькольм рассмеялся.
Ублюдок смеялся над ней.
– Считай, дорогая, - сказал он с упреком.
– Сто.
– Было больно?
– спросил он, нежно прикасаясь к горящему рубцу на ее бедре.
– Да, - ответила она.
– Прости меня, дорогая.
– Он поцеловал кончики пальцев и прикоснулся ими к рубцу.
– Мне очень жаль.
Затем он нежно поцеловал ее в губы и помассировал соски. Она гортанно застонала. Ее тело было карнавалом ощущений - жалящая боль, набухшие груди, покалывание в губах от его поцелуев. Голова кружилась. Хотел ли он причинить ей боль? Если так, то зачем извиняться и целовать ее, чтобы загладить вину?
– Ну вот, дорогая, - сказал он.
– Осталось всего девяносто девять. Не расстраивайся так сильно. Когда мне было пятнадцать, меня застукали, как я трахался с женой соседа. Я бы отдал свое левое яичко за такое наказание.
– Тебя били?
– Да.
– Стеком?
– Кнутом.
Она ахнула.
– Как я уже сказал, могло быть и хуже. Так что считай свои благословения, когда считаешь мои поцелуи.
Он снова ударил ее стеком, на этот раз целуя в бедро.
– Девяносто девять, - произнесла она сквозь боль.
– Какая хорошая девочка, - сказал Малкольм, прижимаясь к пульсирующей точке на шее.
– Красивая и храбрая. Ты даже не представляешь, сколько удовольствия приносишь мне...
Он ударил ее снова, ни с того ни с сего, прямо по тыльной стороне икры. Ее нога чуть не подогнулась от шока и удара.
– Малкольм...
– Все хорошо...
– он обнял ее, чтобы поддержать. Он взял ее за подбородок, наклонил к себе и поцеловал в кончик носа.
– Все не так уж плохо, не так ли?
– Нет, - ответила она. В его руках, все было не так плохо. Совершенно не плохо.
Он снова ударил. Мона закрыла глаза, когда боль нахлынула на нее. Это не было невыносимо, но и приятно тоже не было. Однако после нескольких десятков ударов она вполне могла стать невыносимой.
И все же ничто не позволит ей сломаться, пока она не заработает то, чего хочет, а то, чего она хочет, - это его.
Он кружился вокруг ее тела, нанося удары стеком выше и ниже, по бедрам, по животу, по груди, по заду, так часто и так сильно, что она знала, что завтра вряд ли сможет сидеть в кресле. Но какое значение имело завтра, если она не была уверена, что переживет сегодня?