Краткая история смерти

Брокмейер Кевин

Наконец, после того как Лори истратила десятки бумажных полотенец, оса, как будто совершенно случайно, нашла дверь и немедленно улетела.

Жужжание, заглушенное ветром, затихло среди ветвей.

Лори села, привалившись к стене. Ее лицо блестело от пота.

— Можешь выйти, — сказала она.

Из-за двери голос Минни звучал необычайно тихо:

— Ты говоришь мне или ей?

— Тебе.

Минни закрыла дверь, подошла к Лори и села рядом, положив руку на плечо подруги.

— Я уже думала, мы тут навсегда застряли.

Прошло много лет, но Лори до сих пор помнила свой ответ:

— Не навсегда, но все-таки долго.

Она подумала: из этого получится чудесная эпитафия.

Целый мир лежал между ней и тайной крепостью, целый мир — между ней и всем остальным, что она когда-либо знала. В палатке было чертовски холодно. Крошечные сосульки, похожие на слезы,

падали Лори на грудь и на живот, когда она дрожала, и приходилось стряхивать их, прежде чем они успевали растаять на теплой коже. Лори слышала, как что-то потрескивало и громыхало, когда она шевелилась, — то ли спальник, то ли ее собственное тело. Честно говоря, она слишком устала, чтобы заметить разницу.

Лори знала, что засыпала по крайней мере время от времени, потому что помнила обрывки снов — а человек не видит сны, если не спит, не правда ли? Но она так устала и замерзла, что черта, отделявшая бодрствование от сна, исчезла. Два мира начали смешиваться. Лори становилось все труднее проводить между ними границу.

Ей снилось, что она в своем кабинете, в здании «Кока-колы», смотрит, как полоска солнечного света наискось ползет по полу, — должно быть, конец дня, весна. Почему же так холодно, задумалась Лори, и почему она лежит в спальнике? Нельзя спать на работе. За такое ее уволят. Может быть, ей плохо. Может быть, она в школе, в кабинете медсестры, и под ней похрустывает матрас, постепенно наполняясь льдом. Столько льда, что простыни замерзли и стали походить на рыбью чешую. Лори вспомнила, как мать кормила ее, лежавшую в постели с простудой, изюмом, бросая одну изюминку за другой в длинную трубочку, которая извивалась и петляла, как змея, по пути ко рту. «Откройте туннель, — говорила мама. — Вот идет поезд. Чух-чух-чух… ту-ту-у-у!» Но изюминки были живые — это были вообще не изюминки. Лори не знала, что это такое. Но они, несомненно, не хотели падать. Они выпускали десятки тоненьких ножек, чтобы замедлить падение. «Спасибо, Господи, за постромки и веревку», — подумала Лори. Стены трещины были такими скользкими и крутыми, они уходили вниз на неведомую глубину. Палатка напоминала шар, наполненный горячим воздухом и слабо привязанный к земле. Лори знала, что нужно есть, если она хочет поправиться. Нужно делать зарядку и получше заботиться о себе. Именно так говорила мама. Овсяные отруби. Овощи. Велосипед. Лори снилось, что она стоит на беговой дорожке в спортзале, и в ботинках у нее что-то круглое и твердое — когда она разулась и вытряхнула обувь, пальцы высыпались оттуда словно камушки. Лори проснулась, ничуть не удивленная.

Ее конечности уже давно утратили чувствительность. Мороз убил даже зубные нервы. Она бы не заметила, что стискивает зубы, если бы не мягкие бугорки на деснах словно протыкаемые тонкими иголочками боли от давления. Когда вскоре после возвращения от развалин хижины Лори наконец набралась решимости и осмотрела себя в поисках обморожений, то обнаружила, что пальцы на левой ноге превратились в безобразные черно-серые шишки, совершенно не способные обрести прежний вид. Четвертый и пятый пальцы на правой ступне — тоже. Кончики пальцев на руках были в скверном состоянии — точнее, в ужасном, — а также правая щека и левое ухо. Но Лори обрабатывала их мазью и перевязывала, у нее еще оставалась надежда, что обмороженные места заживут.

Впрочем, она не представляла, каким образом пустится в обратный путь. Она ни за что не перейдет шельф в одиночку. А кто ей поможет? Рация сломана, снегоход тоже, весь мир опустел.

Вдобавок ко всему Лори не позаботилась о припасах на обратную дорогу.

Было чудом, что она добралась до бухты. Лори сомневалась, что найдет обратный путь через лабиринт расщелин и гребней, окружавших гнездовье, не говоря уже о том, чтобы вернуться на дальнюю оконечность острова Росса. Черт возьми, она с трудом выбиралась по вечерам из палатки. Иногда она в панике вылезала из спальника и судорожно искала вход, как будто разучившись пользоваться руками.

«Кто она такая, — думала Лори. — В общем, никто. Когда она умрет, о ней не вспомнят. Простая истина заключалась в том, что сила — ну или комбинация мышц, удачи и воли, — которая помогла ей дойти от хижины до станции, а затем перебраться через лед, на ту сторону залива, иссякла. Закончилась. Финиш».

Финиш. Финны. Шведы. Тефтели.

Она чуть слышно рассмеялась, и от этого усилия разболелся живот.

Лори слышала, как под скалами трубно кричат пингвины. Когда она в последний раз выходила из палатки, чтобы закрепить свободный конец брезента, они сидели, сгрудившись кучкой, подставив спины ветру. Большинство держали яйца в лапах, прижимали их к мягким круглым проплешинам внизу живота, защищая от холода. Пингвины, у которых не было яиц, укрывали яйцеобразные куски льда, мертвые маленькие миры, которые они защищали так же рьяно,

как настоящее потомство. Лори читала об этой черте поведения. Пингвинам так отчаянно хочется вывести птенцов, что они хватаются за любые предметы, хотя бы отдаленно напоминающие яйцо. Камни, куски льда и снега — не важно. Как только один из пингвинов, высиживающих настоящее яйцо, оставит его, чтобы нырнуть за едой, остальные бросают камни и льдышки и ссорятся, пока кому-нибудь не посчастливится подмять яйцо под брюхо. Они всегда предпочитают настоящие яйца фальшивым, а значит, пользуются подделками лишь для утешения, точно так же как матери, потерявшие детей, цепляются за детские подушечки или игрушки, в которые играл ребенок, прижимают их к лицу и груди, чтобы вспомнить, как это было до сих пор.

Некогда, впрочем, какой-то ученый положил рядом с пингвинами блестящий пластмассовый термос — ярко-оранжевый, наполненный растворимым кофе, — и они тут же, все до единого, оставили свои гнезда и стали драться из-за термоса. Наверное, птицы решили, что это самое красивое яйцо на свете, — так записал наблюдатель в своем дневнике. Яйцо, о котором они мечтали. Яйцо будущего.

Скрипучие пингвиньи голоса внезапно замолкли, потом послышались снова и наконец постепенно затихли. Лори прислушивалась к хлопанью крыльев, когда лежала, дрожа, в палатке. Она проголодалась — или по крайней мере понимала, что должна проголодаться, но никак не могла набраться сил, чтобы вылезти из спальника. Лед на горловине замерз толстым слоем, и требовалось немало усилий, чтобы протиснуться.

Если она не замерзнет насмерть, то почти наверняка умрет от голода, и Лори это знала.

«Лори Берд, — будет гласить надпись, вслед за датами рождения и смерти. — Лори Берд. Не навсегда, но все-таки долго».

Белые нити тянулись по полу палатки, сквозняк превращал их в прямые линии. Часть снега намело внутрь, когда Лори открыла вход, но отчасти он образовался от ее собственного дыхания, которое замерзало, оказываясь в воздухе, и оседало на пол длинным шлейфом белого порошка.

Белый порошок. Корпорация «Кока-кола» запустила так называемую «кампанию белого порошка» всего за месяц до отправки Лори в Антарктику. Акция последовала за очередной бактериологической паникой, когда несколько тысяч человек по всей стране, особенно обитатели маленьких домов, разбросанных вдоль вылинявших шоссе, обнаружили у себя под дверью пакеты, полные белого, почти бесцветного порошка — оспа, сибирская язва и скарлатина с доставкой на дом. Пакеты перестали приходить через неделю, так же внезапно, и никого не арестовали и не посадили в тюрьму. Но вскоре после этого миллионы людей получили по почте жесткие картонные конверты, из которых на руки адресатов высыпался зернистый белый порошок. Полицию, врачей и спасателей замучили звонками. Администрация тысяч городов и округов включила тревожные сирены. Быстро выяснилось, что порошок — всего лишь безвредное моющее средство. Внутри каждого конверта лежал купон, гласивший: «Стирайте цены с „Кока-колой“. Купите одну двухлитровую бутылку, получите вторую бесплатно».

Обе палаты Конгресса и редакторские колонки нескольких сотен газет сурово критиковали корпорацию за подобную опрометчивость. «Кока-кола» выпустила обращение, в котором извинялась за беспорядки, случившиеся в ходе рекламной кампании. Директора заверили публику, что никого не намеревались пугать. Но в течение нескольких недель после инцидента продажи двухлитровых бутылок колы удвоились и утроились.

Партизанская реклама, вот как это называлось.

Лори, должно быть, снова уснула — когда она открыла глаза, то поняла, что больше не слушает дискуссию о «кампании белого порошка». Она находилась не в конференц-зале, примыкающем к ее кабинету, и не в здании «Кока-колы». Она по-прежнему лежала в палатке. Корочка льда вокруг глаз оттаяла, пока Лори спала, и свет впервые за несколько месяцев стал ярче. Лори видела все с необычайной отчетливостью. Серебристая пластина походной плитки, покрытая запекшимся светло-коричневым сиропом. Изморозь на стенках в форме веера. Двойной ряд черных стежков, которые тянулись по потолку палатки, словно вереница муравьев. Полусъеденный кусок пеммикана в углу, испещренный следами зубов, и неоткрытый пакетик с гранолой. Похожая на попкорн шишечка льда, которая намерзла на молнии спальника.

Лори испугалась не только тому, что все видела, но и тому, что все слышала. Ей никогда не приходило в голову, что свет способен улучшить и зрение и слух — но, несомненно, так оно и было. Какой-то пингвин, например, тщательно чистил перья. Ткань палатки гудела на ветру. Глубоко подо льдом проплыла большая стая рачков.

Даже стук собственного сердца стал отчетливее, ровнее и сильнее, как будто Лори была под водой. Чем внимательнее она прислушивалась, тем громче становилось биение, пока оно не начало отзываться во всем теле. Оно было повсюду — в ногах, в животе, даже в мочках ушей. Потрясающе.