Кремль. У

Иванов Всеволод Вячеславович

Он с удовольствием вызвался поговорить и привести актера. Его спрашивала Агафья, отнес ли он письмо. Он сказал, что отнес, но что ответа не будет, так и сказали. Агафья ничего не понимала, но, занятая устройством дома, не придала этому значения.

Клавдия вела себя странно, она пришла в церковь позже, всю вечерню, но в церкви было много народу. Е. Чаев ходил между народом, собирая в кружку и высматривая людей; некоторых людей он отводил в сторону и сообщал им что-то.

Вечером было собрание общества хоругвеносцев, и ночью С. Гулич привел с Мануфактур Клавдию на Волгу смотреть крестный ход в метель. Крестный ход состоял

из двадцати пяти человек, они прошли узкой улицей к проруби — и впереди шел протоиерей Устин, за ним женщины в белых клобуках и повязках, затем Клавдия увидела лицо И. Лопты, изможденное и с горящими аскетическими глазами, более тонкое — его сына, все высматривающего и идущего почти неслышными шагами. Она не утерпела и взяла его за рукав. Он вошел. Он не знал ее, и она сказала ему с ненавистью:

— Искушение несет, не возьмет меня твой бог, не завербует в свою общину.

Он переложил икону на другую руку — и свободной рукой благословил ее. Она плюнула ему в руку. Он, не вытирая руки, взялся за икону и пошел. С. Гулич извивался подле:

— Совершенно верно, я агент Щеглихи, может быть, и хочу завербовать тебя к ней на службу. Щеглиха скучает служить кассиршей, она привыкла деньги класть к себе. Я сегодня с профессором разговаривал, тот выстукивал сегодня товарища Старосило и признал, что он накануне смерти. Клавдия, чего ты хочешь: ты хочешь предать Кремль или сыграть роскошную игру? Но ты должна завидовать — тебя, несмотря на все дары, не пригласили в церковь, про тебя открыто говорят, что ты агент.

Она посмотрела на него спокойно:

— Давай молиться.

Они слышали доносящееся из метели пение. Было страшно и грустно. Она встала на колени и вдруг заплакала. Она стояла у крыльца и плакала горько. С. Гулич вспомнил тоже все свои подлости — и тоже заплакал. Так они плакали, держа друг друга за руки, а затем она ударила его рукавом в рот, встала и сказала:

— Ну, бей, ну, бей меня, шпион. Закричу, завизжу, прибежит товарищ Старосило и спихнет весь ваш крестный ход в прорубь, и товарищ профессор будет жалеть лишь о том, что утонули старинные иконы.

С. Гулич сказал:

— Зачем же резать, вот ты ударила меня, а сама на такую штуку напоролась, что теперь всему Кремлю страшно будет. Хочешь, приведу к тебе товарища Старосилу за утешением; он придет к пролетарской б(…), не побрезгует.

Она захохотала:

— Ну, приведи, бог даст, тогда мы и выпытаем друг у друга, что мы за люди и чего нам ждать на земле и чего земля от нас ждет. Пойдем, я провожу тебя спать.

Она проводила его и, идя одна в Мануфактуры, так думала: зачем ее С. Гулич приводил смотреть странный крестный ход, крадучись, и ей подумалось, что если — жалость, то жалость он у нее вызвал, но в то же время умиление перед Агафьей, которого раньше у нее не было. К Старосило она чувствовала симпатию, и хорошо б, если б она к нему сходила.

Глава семьдесят восьмая

Рабочие, оказывается, не знали ее слов — он должен был разведать о пряже. Задания, записанные им, требовали всего этого. Кроме того, Вавилов думал, помимо своей мнительности, создалась у него мысль о Кремле, что это место, откуда его преследуют. Там у него были постоянно неудачи, и ему очень не хотелось туда идти, но он все-таки пошел. Он набрался наглости для разговоров с Витей Петровым. Тот создавал какие-то странные проекты, и Вавилов подумал,

что, действительно, Зинаида может им увлечься. Он стал говорить о кражах и что ему необходимо узнать, кто здесь покупает.

П. Голохвостов рассказывал, что идут рассуждения о том, что чучело голубя над алтарем — деревянную скульптуру — делал знаменитый богобоязненный актер, игравший в религиозных спектаклях Христа. Экскурсия осматривала, и кто-то шутя щелкнул — а чучело и улетело. Он вспомнил, что И. Лопта видел, как С. П. Мезенцев поймал зайчонка и сказал: «С такой ловкостью долго не проживешь» и сломал ногу ему. Конечно, с С. П. Мезенцевым надо быть осторожным. Ему очень и больше всего из разговора понравилась идея переселения служащих — и что Вавилов уже член комиссии по обследованию квартир в Кремле.

П. Голохвостов (один из его подчиненных) улыбнулся:

— Агафью пойдешь обследовать? Сахар, говорят, взял сладость — с ее слов; слепые отказываются от посохов — и идут на ее слова; когда она пьет, то горло ее столь прозрачно, что видна идущая вода.

Он захохотал, но Вавилов почувствовал, что вся его мания преследования, пугавшая его, прошла, и он посмеялся вдоволь над словами П. Голохвостова и от него пошел к профессору З. Ф. Черепахину, который рассматривал с Буценко-Будриным фотографию. Он сказал:

— Это хорошо, что вы все зафотографируете, это необходимо для потомства, ибо выходит так, что нам необходим кирпич, по весне, и мы начнем разбирать Кремль.

Профессор З. Ф. Черепахин спросил:

— Кто же выдвигает такой чудовищный проект и кто его будет поддерживать?

— Я, — ответил Вавилов тихо.

Минутная слабость овладела им. Теплые волны как бы проходили через его тело. Он сидел, и почему-то вспомнились те планы агрономической сети, которые ему развивал Петя Голохвостов. Он сказал:

— Посмотрите, дорогой профессор, поднимаются массы, огромные массы, вам необходимо переменить тактику хотя бы до того времени, пока эти массы не научились думать. Вы человек умный.

— А к тому же времени поднимутся другие массы.

— К тому времени и вы полюбите свою работу.

Он вышел воодушевленный, профессор З. Ф. Черепахин посмотрел ему вслед:

— К сожалению, ткачихи берут верх в совете. Мне кажется, дорогой Буценко-Будрин, что спор о бессознательном в философии, покинутый, казалось бы, со времен Шопенгауэра и Гартмана, весьма реально возник в Советской России. Российские люди, весьма слабовольные, творцы бессознательного, захотели волю, а воля, обманывающая себя, всегда хочет оптимизма Надо им отпустить известную долю оптимизма. Я наблюдаю и ту и другую сторону и думаю, что бессознательное, то есть то тайное тайных, все чувства, вселяют в человека и взамен стараются всучить ему государственный оптимизм. Есть ли воля? Вавилов вам яркий пример. Он сейчас отказался от мнительности. Смотрите, какие у него сумасшедшие глаза!

Вавилов увидел Агафью. Он подошел к ней прямо и сказал:

— Я — Вавилов, вы небось слышали, не знаете ли, кто здесь пряжу прячет?

Она улыбнулась гордо и сказала:

— Вас тоже в комиссию по обследованию?

Он кивнул головой. Она сказала:

— Дом мой принадлежит общине. Хорошо бы, если бы комиссия прошла мимо, потому что это будет мешать религии, а вы ведь, кажется, не хотите мешать религии?

Он кивнул:

— Зачем вам мешать? Так, по-вашему, у кого пряжа?