Кремовые розы для моей малютки
Шрифт:
Он снова подошел к старухе.
— Миссис Тирренс, когда мои люди закончат осмотр, вы поедете с нами в Управление. Необходимо ответить на несколько вопросов.
— Я обвиняемая? — прищурилась старуха.
— Пока только подозреваемая, — улыбнулся Фома. — Буду очень признателен, если вы сейчас покажете мне свою Комнату. Так назвала ее ваша служанка, Хильда Петерссон. Или как ее там? Стрелиция?
— Стрелиция Королевская, господин комиссар, — с умильной улыбочкой, поправила его миссис Тирренс.
Фома хмыкнул.
Глава 19
— Никогда
Как будто она не подозреваемая в деле о преднамеренном убийстве, а звезда синема, которую уломали дать интервью полиции. С трудом уломали, вот оно как! А два полицейских, идущих следом, и господин комиссар — тому солидное подтверждение. А газетчики с фотокамерами — те позднее подъедут, обязательно! Радостная миссис Тирренс не умолкала ни на минутку, черт ее побери!
Фоме хотелось опустить на голову болтливого чудовища что-нибудь потяжелее. Например, их знаменитую табуретку, которую ненавидело все Управление: снизу доверху — и наоборот. Об нее спотыкалось начальство — в редкие и неприятные моменты административного рвения, хозяева кабинета — по сто раз на дню, посетители — виновные и безвинные, охранники, уборщицы и даже — пару воров-гастролеров, сдуру «навестивших» кабинет. Одним словом, все.
Люди набожные мечтали, что сам Господь — в пламени, под ангельское пение, сошел с небес и забрал облезлую деревянную уродину в качестве сувенира. Вольнодумцы заявляли, что ее скорей утащит другое ведомство, издревле конкурирующее со Всевышним: «И туда ей и дорога!» А пока «бессменную» табуретку перекрестили в «бессмертную» и сложили о ней сагу.
Сага о табуретке
Табуретка стала знаменитой и получила неприкосновенность после визита августейшего семейства, в полном составе. Произошло это лет двадцать тому назад.
В тот день господин суперинтендант произнес блистательную речь перед высочайшим семейством, зашедшим в кабинет Фомы Савлински. Начальство охало, ахало и закатывало глаза, перечисляя достоинства своего подчиненного. Ни одного нераскрытого дела, блестящие показатели, да-с. Умен, проницателен, отважен. Умеет найти подход к кому угодно. Просто находка для Управления: если такой не искоренит, в конце концов, организованную преступность, то кто же, дамы и господа? Кто же еще?!
Начальству было невдомек, что упомянутое семейство изрядно утомилось и желало просто где-нибудь присесть. Прямо сейчас — и ни минутой позже, для чего сойдет и первый попавшийся кабинет. Особенно переживала нянька-кормилица, державшая на руках наследника престола. Оба — и нянька, и полугодовалый младенец — изнывали от жары, шума, обилия людских лиц и голосов. Когда Их Величества изволили войти в это небольшое помещение, нянька мазнула взглядом по сторонам и скривилась от унылого зрелища. Младенец, «сварившийся» в коконе из пеленок с вензелями, тут же заорал во всю глотку. Нянька мысленно позавидовала дитяти: ей тоже хотелось заорать погромче, зарыдать пообильнее, просить воды, вина, полкоролевства…, а потом — лечь на пол. Ибо ноги ее, короткие и крепкие,
Пока шеф полиции заливался соловьем, расхваливая своего подчиненного, а Их Величества, с доброжелательными и снисходительными улыбками, изображали каменные статуи, кто-то из охраны на цыпочках подошел к няньке и, с поклоном, знаками, предложил ей сесть. Как особа, отмеченная высочайшим покровительством, она могла позволить себе некоторые вольности. Например, сидеть в присутствии Их Величеств. Она и просидела — ровно 15 минут. Маловато, конечно. Однако наследник угомонился и заснул, а ноги (чтоб их, окаянных!) перестали гудеть.
… Прошло двадцать лет. Младенец вырос и благополучно занял престол. А табуретка обрела славу — неожиданную и совершенно ненужную для деревяшки. И не только славу, но и свое, маленькое, бессмертие. Верноподданнические чувства шефа полиции были всем известны. Коллеги Фомы смеялись: что, если бы табуретка соприкоснулась не с задом королевской няньки и кормилицы, а с задом короля-отца? Бг-г! Тогда б ее точно унесли в музей полиции, где она благоговейно хранилась бы…, а не лезла под ноги всем подряд. Аминь!
… Господин комиссар очнулся — и зашел в распахнутую кем-то из сопровождающих дверь допросной. И первое, что он увидел — была «бессмертная» табуретка. Впрочем, уже через минуту господину комиссару стало совсем не до нее.
Он вспомнил, как там, в кукольном домике — кажется, его кто-то назвала «пряничным», как в старой, очень злой сказке — они зашли в похожую дверь. Одну из дверей в подвале, оказавшемся неожиданно огромным. И за той крепкой, окованной сталью, дверью — была комната. Совсем небольшая. Они зашли туда — и обомлели. В уютном и явно дорогом кожаном кресле восседал… скелет, а вокруг него как будто парили в воздухе крохотные скелетики. С настоящими крылышками, брр!
— Миссис Тирренс, зачем вы храните в подвале мужской скелет? — спросил господин комиссар, когда все заняли свои места.
— Это мой покойный муж, Арчибальд. Милый Арчи, красавчик и весельчак. Он так много дал мне, так меня любил. И ноги у него были невероятной красоты, хи-хи! Господин комиссар, я тоже его сильно любила…и, когда он умер, не смогла с ним расстаться. Одна мысль, что его навсегда скроет земля, тьма могилы, а там эти мерзкие, белесые… фу, гадость! Я решила избавить тело моего драгоценного мужа от подобной участи. Я весьма недурственный химик.
— И как вам это удалось?
— Ах, господин комиссар! Зачем вам эти мелкие, малоприятные подробности, — ласково улыбнулась старуха. — К делу они отношения совсем не имеют. Уверяю вас!
— Ну, хорошо, оставим это… пока. Зачем там скелеты птиц?
— Мой дорогой Арчи при жизни их так любил, — вздохнула миссис Тирренс. — Мелких, сладкоголосых пичужек. Арчи любовался ими каждый день, с восхода и до заката. Разве могла я лишить его этой радости после кончины? Разумеется, не могла.
Старуха залилась нежным румянцем и потупилась.