Крепость в Лихолесье
Шрифт:
— То, которое можешь сделать ты сам. Нас окружает худо, ты прав… но постарайся быть в этом «худе» хотя бы крохотным добром, пусть даже никто не скажет тебе за это спасибо… кроме твоей собственной совести. А согласие с собой — это, поверь, единственное, что еще стоит ценить в нашем несовершенном мире… даже больше, нежели согласие с другими.
***
В Канцелярии было жарко — в буквальном смысле.
Камин тут тут топили почти всегда, чтобы изгнать копившуюся по углам сырость и не дать ей попортить хранящееся в архиве нежное бумажное хозяйство. Тем не менее сегодня мрачное, уставленное множеством деревянных столов помещение почти пустовало,
— Тебе чего?
Шавах недовольно заворчал: встречаться с мастером заплечных дел даже вне стен тюремного застенка было делом не из приятных.
— А где, — он исподлобья огляделся, — Кхамул?
Мёрд как будто удивился. Задумчиво пожевал бесцветными, втянутыми в рот узкими губами.
— А зачем он тебе?
— У меня к нему дело, — буркнул Шавах.
— У всех дело, — равнодушно заметил Мёрд.
— У меня важное! — рыкнул орк.
— У всех важное, — лениво откликнулся Мёрд. — Знаешь, сколько вас тут таких ходит, с важными-то делами? Вон, — он кивнул в сторону писца, — скажи ему свое важное дело, он запишет, потом по адресу передаст.
Шавах угрюмо топтался посреди комнаты. Связываться с крючкотвором-писцом ему не хотелось совершенно. Не писцовская это была забота — совать нос в раздобытые им, Шавахом, ценные сведения.
— Мне надо, того… лично! С глазу на глаз!
Мёрд вздохнул.
— Да нету здесь Кхамула. И других тоже. Дела у них. Вести какие-то дурные с юга… Не до тебя сейчас.
— Когда будут?
— Да кто ж знает-то? Может, к вечеру, может, через неделю. После полудня зайди, коли невтерпеж.
Шавах издал глухой досадливый рык. Дело оказалось сложнее, чем он думал. Ладно, Шарки все равно никуда не денется, денек-другой с доносом можно и подождать… Орк повернулся и молча вышел из Канцелярии, не забыв с силой захлопнуть за собой дверь.
***
Саруман уехал. Скрипучая телега подкатила к крыльцу, тяжело переваливаясь на кочках, и Шарки втиснул свой дорожный сундучок меж какими-то тюками и ящиками, тоже отправляющимися в путешествие, после чего втиснулся на повозку сам. На передке сидели дремлющие «козявки», делая вид, будто правят мулами, чуть поодаль за телегой шагал урук, темнокожий, как ночь — кожа у него была еще чернее, чем у соплеменников Гэджа, цвета полированного эбенового дерева. Чуть дальше, за стенами Замка, повозка должна была присоединиться к очередному обозу, идущему на юг с грузом каких-то скобяных и кузнечных изделий. Гэдж брел за этой шаткой колымагой до ворот Крепости, до большого замшелого валуна, покоящегося перед подъемным мостом, — и точно такой же угрюмый, тусклый, обросший мхом камень лежал у него на душе, придавливая к земле своим тяжким весом.
Он опять остался один.
Ему было почти физически плохо. Когда-то, тысячу лет назад, движимый болезненной подростковой спесью, он рьяно боролся за свою, как ему казалось, попранную свободу, отстаивая
Впрочем, тогда все было по-другому. Он был храбр и самонадеян, ничего не боялся и был уверен, что весь мир лежит у его ног: бескрайний, заманчивый, полный неопасных приключений и замечательных открытий, только и ждущий, чтобы его покорили… М-да.
Гэдж вздохнул. Вернулся «домой» и затопил печь, вскипятил воды в чане, приготовил инструменты, которые аккуратный Саруман разложил на полочке в строго определенном порядке. Интересно, мрачно спросил себя орк, как быстро новость о том, что Шарки уехал, распространится по Крепости? И как быстро после этого иссякнет поток ищущих помощи лекаря страдальцев? Или не иссякнет?
Позади чуть слышно скрипнула дверь.
— Э-э…
Гэдж обернулся. На пороге, растерянно оглядываясь, стоял рыжий Шаграх. Держался рукой за левую щеку. Нахмурился, увидев Гэджа.
— Эй, глоб! А где Шарки?
— Нету, — сказал Гэдж мрачно. — Уехал. Я теперь за него.
— Ты? — Рыжий как-то странно кривил лицо, и Гэджу показалось, что Шаграх с трудом удерживает презрительный смех. Но нет: Рыжему явно было не до веселья. Левая щека у него так распухла, что это было видно невооруженным глазом.
— Что с тобой? — небрежно спросил Гэдж. — Зуб заболел?
Шаграх смерил его неприязненным взором.
— А твоё какое дело?
— Давай взгляну, что там у тебя.
Рыжий смотрел подозрительно. В его памяти, видимо, были еще свежи воспоминания о яростной и бесславной (для него) драке, и доверять драгоценный зуб какому-то бешеному «глобу» у него ни малейшего желания не имелось.
— Да пошел ты! — Он показал Гэджу презрительный жест, потом решительно повернулся и шагнул к выходу, собираясь уйти.
— Ну иди, иди, — мстительно сказал Гэдж ему в спину. — Будешь ждать, пока зуб совсем не развалится, и кость не начнет гнить? Вот тогда полезешь на стенку да повоешь от боли, а я послушаю.
Шаграх, чуть помедлив, остановился в дверях. Медленно обернулся. Посмотрел на Гэджа почти с ненавистью.
— Т-ты… Ты! Напугать меня хочешь, да?
— Хочу, — сказал Гэдж. — А что, разве не напугал?
— Я скорее сдохну, чем позволю тебе прикоснуться ко мне грязными лапами, понял!
— Да понял я, понял, — сказал Гэдж устало. — Ну иди и сдохни наконец, а я порадуюсь. Чего ждёшь-то?
— Гнида! — Шаграх яростно всхлипнул. Он все ещё топтался на пороге, растерянный и несчастный, явно не зная, что делать. Зуб у него все-таки болел и сам по себе выздоравливать не собирался.
Где-то во дворе — «гррум! гррум!» — бодро протопал мимо отряд уруков. Всколыхнулась занавесочка на окне… А ведь никуда этот рыжий не денется, сказал себе Гэдж, некуда ему деваться, я сейчас волен решать, выздоровеет он или дальше будет мучиться зубной болью, хворать и страдать. Это было какое-то низменное, подленькое, но поистине упоительное чувство, Гэдж даже устыдился его на секунду — но только на секунду. Он был сейчас не жалкий, неуверенный в себе «глоб», неприметный ученик костоправа, а всесильный вершитель судеб, бог и творец, облеченный властью казнить и миловать, — и даже начал подумывать, что, пожалуй, в положении лекаря есть некоторые несомненные преимущества. И все же…