Крепость в Лихолесье

Ангина

— Ты думаешь?

— Надеюсь. Готов спорить, что назгульское Кольцо дополняет заклятие… Это и есть «ключ»!

Ворон с опаской наблюдал за распростертой на полу мрачной безмолвной фигурой, не решаясь к ней приближаться. Даже недвижный, опутанный заклятием, обращенный в груду костей и с расколотым черепом, назгул внушал ему глубокий безотчетный ужас.

— Но у него нет никаких колец!..

— Просто их не каждый может увидеть. Смотри! — «Сит-эстель» вновь вспыхнул в руке Сарумана зеленоватым свечением, как и руны, смутно проступившие сквозь поверхность ошейника, — и, пробужденный магией, робко обрисовался и созвучно замерцал бледным светом тонкий ободок на пальце назгула, сверкнул холодной искрой

оправленного в золото аметиста. Шарки собрался с духом — и, стиснув зубы, с размаху опустил кочергу на черную недвижную руку.

Давно истлевшая кость хрустнула, как старый пергамент.

Гарх предостерегающе каркнул. Воздух над телом назгула задрожал, собираясь сгустком тьмы, закручиваясь крохотной воронкой, то вытягивающейся, то съёживающейся, меняющей очертания, будто уродливый, разинутый в немом крике рот.

— Н-не сссмей…

Точно беззвучный гром промчался по горнице. Взметнулись занавески на окне, со скрипом распахнулась дверца настенного шкафчика, оттуда выпала и со звоном убилась об пол какая-то пустая склянка.

Но Кольцо было уже у Сарумана в руке. Затаив дыхание, он поднял металлический ободок, держа его перед собой с брезгливой осторожностью, двумя пальцами, как опасное насекомое, и, чуть помедлив, прикоснулся аметистом к ошейнику, к одной из светящихся рун. И долгую секунду был уверен, что ничего не произойдет…

Но оно произошло.

Без звука, без щелчка ошейник раскрылся — и упал перед волшебником… Лопнул обруч, истаяли кандалы, в прах рассыпались оковы… Белый маг покачнулся и оперся рукой на край стола — слишком долго он пробыл Шарки, чтобы вот так в одно мгновение вновь стать Саруманом и справиться с нахлынувшим вихрем полузабытых ощущений, мыслей и чувств…

Гарх испуганно вскрикнул.

Тёмная груда на полу неуверенно шевельнулась.

Вздымаясь, медленно приподнялась, точно втягивая, всасывая в себя копившуюся в углах помещения густую Тьму, обрастая ей, как обрастает плотью голый костяк скелета. Подняла, протянула к магу подергивающуюся призрачную «руку» в жесте нетерпеливом и жадном, не то требовательном, не то возмущенно-умоляющем.

— Верни Кольцо, с-сволоччь… Верни-и!.. Ты… пожалеешшшь…

Шелестящий голос назгула был страшен — начавшись с неслышного шепота, он поднялся почти до пронзительного, невыносимого человеческим ухом визга, и вновь упал до неразборчивого сдавленного шипения — но слышались в этом ужасающем полувопле-полустоне не столько ярость и угроза, сколько страдание и тоска… Саруман не дрогнул и не отступил, он был пьян от осознания вновь обретенной Силы — так горький выпивоха после вынужденного воздержания хмелеет от одного только запаха вожделенного зелья, — и голова у него шла поистине кругом, тело было лёгким, как будто налитым горячими парами, даже боль в раздавленных пальцах притупилась до степени совершенно ничтожной и не стоящей никакого внимания.

— Пожалею, да ну? Ты думаешь, я боюсь тебя и твоего хозяина, мерзкая ты тварь? На, подавись! — Кольцо потяжелело в его руке, оплетенное нитями развоплощающих чар. Саруман швырнул его в Кхамула, точно тяжёлый камень, и назгул взвыл еще ужаснее, чем раньше, если только это было возможно; вопль его поднялся до самого высокого замкового шпиля и, должно быть, заставил содрогнуться до основания всю Крепость. Назгульское кольцо вспыхнуло, всосалось в поднявшийся перед Саруманом сгусток Тьмы, черный, как дыра в ткани мироздания; он секунду-другую висел в воздухе, распространяя вокруг холод и страх — но какие-то для Белого мага зыбкие и малоубедительные, — потом поднялся выше и исчез, бесследно истаял под потолком, рассеялся бесцветным призрачным дымом. Траурное одеяние назгула упало на пол, пустое, как сброшенная змеиная кожа, негромко звякнул о камни стальной меч в тёмных ножнах.

Белый

маг тяжело перевел дух. Вот и все… Все было кончено. Поле боя в этой недолгой схватке осталось за ним.

Но почивать на лаврах было некогда.

— Надо убираться! — подал голос из-под стола благоразумный Гарх. — Сейчас здесь будут другие…

С этим спорить не приходилось.

— Ты прав. Кочерги на всех не хватит. — Саруман, секунду поразмыслив, поднял оставшийся на память от Кхамула тяжелый плащ с капюшоном и набросил его на плечи, привесил к поясу меч — пренебрегать оружием определённо не следовало. Окинул взглядом тёмную каморку, торопливо пошарил по полкам и ящикам стола, пряча в поясную сумку и рассовывая по карманам какие-то заметки и записи.

— Быстрее! — Гарх с тревогой оглядывался, нетерпеливо подскакивая на краю стола. Ему казалось, будто он уже слышит воинственные клики, бряцанье оружия и топот приближающихся врагов… доносящийся, впрочем, не столько из недр Крепости, сколько из дремучих уголков его не на шутку разыгравшегося воображения. Обитатели Замка были слишком привычны к жутким назгульским воплям и слишком старались держаться от визгунов подальше, чтобы без прямого приказа, на свой страх и риск заинтересоваться происходящим.

— Успеем, — процедил Саруман. И отрывисто усмехнулся: — Пусть-ка попробуют меня сейчас задержать, я им за все хорошее уплачу с процентами. А господин Кхамул нас в ближайшее время не побеспокоит… кстати, он любезно предоставил нам в пользование не только свое снаряжение, но и коня.

***

Черный, как смоль, жеребец назгула действительно все так же стоял, привязанный к столбику крыльца — он был ладный и крепкий, самый что ни на есть живой и настоящий, из плоти и крови. Он покосился на мага безо всякой приязни, ударил копытом и тревожно всхрапнул, когда Саруман сделал попытку к нему приблизиться.

— Спокойнее, дружище, — пробормотал Шарки. — Здесь все свои. Или от меня в недостаточной мере разит мертвечиной?

Кутаясь в назгульский плащ, он поднял руку, успокаивая коня — тот, приплясывая, шарахнулся в сторону, но все же, кося глазом, позволил Саруману подойти ближе. Бормоча что-то бессмысленно-убаюкивающее, маг ласково коснулся жёсткой чёрной гривы, провел по ней рукой раз и другой. Жеребец как будто призадумался; во всяком случае, перестал свирепо сверкать глазами, скалить зубы и выбивать копытом искры из булыжной мостовой. Белый маг отвязал поводья, всунул свои пожитки в седельную сумку и, вдев ногу в стремя, поднялся в седло. В следующий миг он чуть не вылетел на дорогу — жеребец яростно взбрыкнул и взвился на дыбы, чуя чужака; какие-то проходящие мимо орки (леший бы их побрал!) в панике шарахнулись к стене, уверенные, что шальному назгулу ни с того ни с сего пришло в голову затоптать их конем. Саруман взвыл, как истинный призрак; он держался в седле крепко, натянув поводья, показывая, что с ним шутки плохи, и мало-помалу ему удалось совладать со строптивой скотиной и даже, кажется, внушить ей некоторое доверие. Жеребец, храпя, присмирел, наконец встал на все четыре ноги и, закусив удила, пустился с места в галоп — прочь со двора, к воротам.

Подковы звонко застучали по мостовой.

Орки и «козявки» испуганно шарахались к стенам, освобождая дорогу закутанной в плащ фигуре на вороном коне, следом за которой летел мрачный черный ворон. Расплескалась брызгами попавшаяся на пути лужа, грохот копыт эхом прокатился под сводами подвратного тоннеля; конь назгула вихрем промчался в открытые — пока еще открытые! — ворота, миновал подъемный мост и во весь опор поскакал по дороге, ведущей на север, к лесу.

— Мы вырвались! — захлебываясь не то от восторга, не то от плещущего через край волнения прокаркал Гарх.