Крепость в Лихолесье
Шрифт:
Клешня назгула впивалась в его затылок, точно когтистая лапа.
— С какой стати? — отрывисто спросил Хэлкар. — Или ты что-то имеешь нам сообщить?
Гэджа мутило и трясло, все слова как-то слиплись и лежали под языком тяжёлой, кислой и вязкой массой, он с трудом выдавил их из себя — обрывочных, непослушных, застревающих между зубами:
— Я… я, по-моему, вспомнил… Вспомнил… дорогу. Я проведу вас… куда вам надо… Только… прекратите…
Он судорожно перевёл дыхание. Происходящее ударило его поддых тяжёлым тараном и раздробило в хлам, и вновь собрать себя по кусочкам в единое целое было для него сейчас делом не из легких.
Тем не менее хватка назгула слегка
— Что ж, я знал, что рано или поздно в тебе заговорит голос разума. — Хэлкар, кажется, довольно ухмылялся — там, под маской. — Ну, не будем терять время.
Эльф, медленно повернув голову, смотрел на Гэджа тускнеющим взором — но во взгляде его не было ни облегчения, ни благодарности. Скорее — стылая ярость, усталая обреченность и глухая бессильная тоска.
— Как ты слаб…
Гэдж старался не поднимать глаз. Пленник был прав — ни стоика, ни героя, ни даже так себе воина Анориэля из Гэджа не получилось. «Как ты слаб…» И жалок со своим неуместным состраданием, да. Ну что ж. Раз уж эльфы всё равно считают меня предателем и перебежчиком, сказал он себе, так тому и быть… и пусть у них, по крайней мере, будут для этого основания.
56. Ночь темна
«Тебе все равно придётся кого-то предать…»
Гэджу по-прежнему хотелось исчезнуть — здесь и сейчас. Испариться бесследно, как капле воды с поверхности листа. Но вокруг подкарауливала ночь, темнота, орки, ловушки, а он не был каплей воды и не обладал счастливой способностью на ровном месте пропадать в никуда.
— Каграт! Собирай своих. Выступаем через час, — вполголоса приказал Хэлкар. Он по-прежнему не отпускал Гэджа, крепко держа за волосы, и рука назгула, лежащая у орка на затылке, была холодна, как лёд. Под её тяжестью у Гэджа немела шея, и он был готов к тому, что она вот-вот переломится, как сухая тростинка…
— Ты меня радуешь. Но ничего иного я от тебя, в общем-то, и не ждал, — со странной усмешечкой в тоне произнёс Хэлкар, и Гэдж так и не сумел понять, издевается он или говорит серьезно. — Сделаешь всё, как должно, и закончим дело благополучно — по возвращении в Крепость получишь награду… вздумаешь бузить — запытаем до смерти сначала этого вонючего эльфа, а потом и тебя. — Он за волосы оттащил Гэджа в глубину помещения и силой усадил на лавку возле стола. — Оставайся здесь, пока я не позову… С мальчишки глаз не спускать, ясно? — велел он шепелявому Клыку. Потом повернулся и быстро вышел из землянки — наверх, в лагерь, во мрак, где тем временем поднялась недобрая суета, деловито сновали под деревьями темные силуэты и отдавал какие-то приказы Каграт — свирепо, коротко, отрывисто, не терпящим неповиновения тоном…
Клык, довольный поручением, заложил дверцу засовом (снаружи она не запиралась) и, держа палаш наголо, расположился возле порога, исполненный намерения никого не впускать и не выпускать. Интересно, вяло подумал Гэдж, а снаружи, у входа в землянку, тоже стоит охрана? И кем мне отныне следует себя считать — пленником?
Он обречённо закрыл глаза. Он был рад и такой сомнительной передышке.
Что я могу сейчас сделать? — в отчаянии думал он. — Завести орков куда-нибудь подальше в лес? Протянуть время, пока… пока что? Пока эльфы не явятся выручать пропавшего товарища… если вообще явятся, а не посчитают его погибшим. Но тогда, получается, я предам собственных сородичей, подставив их под эльфийские стрелы… Да и как долго мне удастся водить орков за нос? Рано или поздно Хэлкару это надоест,
Его трясло, точно в ознобе.
Он сидел, съежившись, обхватив плечи руками. Ни малейшего озарения на него по-прежнему не снисходило. В голове его перекатывался, гремя и подпрыгивая, чугунный шар, бился о кости черепа, с грохотом перемалывал в щепки последние остатки связных мыслей, и Гэдж не в состоянии был сосредоточиться ни на одной. Я — не человек, с леденящей кровь отчетливостью понял он. И даже не орк — увы! — и вряд ли когда-нибудь сумею им стать, я просто — крыса… и лучше бы меня, такой крысы, вообще не было на свете. И разом одной печалью для всех стало бы меньше, и никому бы не потребовалось никого предавать…
Он не боялся смерти — быстрой и не слишком болезненной. А вот раскаленного железа — пожалуй, боялся… Пусть оно касалось даже не его тела — но чёрные и обугленные, мозжащие нестерпимой болью ожоги оставались при этом в его душе. Кажется, именно сейчас он понимал Радбуга как никогда: Я хотел бы быть настоящим орком — чтобы голова, знаешь ли, лишний раз не болела…» Чтобы иметь способность без ужаса и содроганий взирать на чужие страдания и не желать прекратить их — любой ценой. Даже смертью. Или предательством.
Он втянул воздух сквозь зубы — трудно, с усилием, точно сопротивляющийся шмат киселя.
Клык покосился на него исподлобья. Шепелявый палач всё так же сидел у порога на перевернутом ведре, правя оселком свой и без того острый клинок и время от времени недобро поглядывая на пленников. Тишину нарушало только шварканье точила по металлу, потрескивание углей в жаровне, да тяжёлое дыхание истерзанного, по-прежнему привязанного к деревянным нарам эльфа. Он лежал неподвижно, бледный до полупрозрачности, полузакрыв глаза, отсутствующе глядя в стену; жуткий ожог на его груди зиял багрово-черным спекшимся струпом. Какое-то время Гэджу казалось, что эльф попросту обеспамятел от перенесенных пыток, но нет — пленник вдруг шевельнулся и медленно, с видимым трудом повернул голову. Прошептал срывающимся голосом:
— Воды…
Гэдж вздрогнул: настолько неожиданным показался ему этот полустон-полухрип. Огляделся, взял со стола полупустой чайник со щербатым носиком, стоявший в окружении грязных деревянных кружек, поднялся…
— Шыдеть, — не глядя на него, вполголоса приказал Клык.
— Что? — Гэдж так удивился, что даже не сразу понял, что это коротенькое слово обращено к нему.
— Шыди на меште, — сумрачно повторил Клык. — Прикажа не было на вшаких крыщ воду тратить.
И тут с Гэджем вновь что-то произошло — как там, в подземелье, во время стычки с рыжим Шаграхом… Сердце его пропустило один удар, кровь бросилась в лицо, и от внезапной ярости болезненно свело скулы. Он схватил изогнутый прут, тяжёлый, горячий, всё ещё лежащий в жаровне, и шагнул вперёд, прямо на шепелявого, глядя на него бешено, в упор, белыми от едва сдерживаемого гнева глазами.