Крепость в Лихолесье
Шрифт:
— Эй, ты!
Эотар вздрогнул. В сумраке не границе света и тени нарисовался чей-то громоздкий черный силуэт, словно вырубленная из гранита темная глыба. Это был Шавах, орк, числящийся в кагратовой шайке негласным палачом: его свирепость, богатырская силища, полнейшая нечувствительность к боли — как к чужой, так и к собственной, а также абсолютное нежелание обременять себя хоть малейшими правилами морали делали его в орочьем отряде личностью пугающей и совершенно к себе не располагающей. Пленники съеживались при его приближении,
Он смотрел на Эотара так мрачно, злобно и тяжело, точно пытался взглядом вдавить его в землю.
— Откуда флягу взял, рыло?
Эотар побледнел. Праведный гнев и яростный боевой кураж враз осыпались с него, будто высохшая луковая шелуха.
— Гуртц дал, — пробормотал он, втягивая голову в плечи, словно в ожидании удара. Кулаки у Шаваха были весьма увесистые, а на поясе висел кожаный кнут, крепкий и жесткий, такой же, как и у главаря, к тому же усиленный металлическими вставками.
— Гуртц? — подозрительно переспросил Шавах. Он шагнул вперед и сгреб Эотара за грудки. — Брешешь, падаль! Небось сам стянул, что плохо лежало, а теперь зубы мне заговариваешь?
— Нет… — забормотал Эотар, — нет, нет… Я не брал… клянусь, я ничего не брал! Спроси у Гуртца… Отпусти-и!
— Оставь его, урод, — сказал за спиной Шаваха спокойный хриплый голос. — Ретивое взыграло, что ли, кулаки почесать не об кого?
Шавах медленно обернулся.
— Что? Ты чего лезешь, ублюдок? Я тут порядок навожу и ворье уму-разуму поучаю, не видишь?
— Не вижу, — холодно отрезал Радбуг. — Вижу только рожу твою неумытую и неуемное желание силушку в ход пустить… Пока я тут за старшего, никто крысюков трогать не будет, понял? Они нам целыми-невредимыми нужны, не избитыми и не покалеченными. Завтра у нас тяжелый переход, будут хворые и увечные — до Замка не дойдут… Или забыл про Визгуна и его наказ?
— Не забыл, — процедил Шавах. Его мрачное лицо потемнело от прилива крови. — Только Визгун — далеко… как он пронюхает, интересно? Ты ему настучишь, да?
— Может, и настучу, — невозмутимо сказал Радбуг. — Я ведь сволочь, ты меня знаешь, доложу Визгуну обстоятельно и по всей форме, как ты втихую крысюков мордуешь, пусть он по-своему с тобой разбирается. Кто на днях сломал Лопоуху руку — не ты?
— Не я! — Шавах окрысился, но Эотара все-таки выпустил: отшвырнул его от себя, как жалкого нашкодившего щенка. — Я только чихнул в его сторону… случайно! Он сам упал, соплёй перешибло.
— Да ну? Этот… с бородавкой на носу… тоже от нечего делать сам себе два зуба выбил? Моченьку свою молодецкую немного соразмеряй, или ты силы своей не знаешь?
— Смотри, как бы тебе её не узнать! — Красноватые глаза Шаваха злобно, опасно сузились, как у рассерженного кота,
Радбуг говорил тихо, но внятно:
— Не ссы, не надорвусь, у тебя подмоги не попрошу… На рожон лезешь, мразь? Хочешь поединка?
Он положил руку на эфес скимитара, висевшего на поясе. Из темноты, привлеченные назревающей ссорой, подошли еще двое уруков, остановились чуть поодаль, в полумраке, но вмешиваться не спешили. Наверно, надеялись, что яростная перепалка закончится потасовкой, и не хотели упустить занятное зрелище.
Шавах глухо зарычал. Шагнул к Радбугу и навис над ним, свирепо и угрожающе, как готовая вот-вот обрушиться и задавить вусмерть ледяная глыба. В лапе его блеснул невесть откуда взявшийся короткий боевой нож с изогнутым, как клюв, темным щербатым лезвием.
— Ну-ка, ну-ка, иди сюда, командир! — Он злобно ощерился, обходя противника медленно, по кругу, осторожно переступая крепкими напружиненными ногами. — Кровь тебе пущу — ту, ублюдочную… слишком уж её в тебе много, то-то ты чересчур распухать начал!
Радбуг, поворачиваясь вслед за Шавахом на пятках, сжал зубы. Рывком обнажил кривой острый клинок.
— Про себя я и сам все знаю. А в тебе, Шавах, слишком много дерьма… больше, чем в казарменном нужнике, и оно, того… малость пованивает. Да за тобой и другие грешки записаны, или тебе неведомо?
— Какие такие грешки?
— Сало из обоза разве не ты мимоходом приворовываешь, а?
— Какое ещё сало?! — Шавах так и вскинулся. Удар был нанесен метко, прямо поддых, и сразил беднягу наповал, он даже не потрудился изобразить негодование по-настоящему правдоподобно. — Не видел я никакого сала! Сам небось в общак лапы запускаешь, а теперь свои грешки на меня вешаешь? Где у тебя доказательства, а?
— Найдем, — процедил Радбуг. — Думаешь, ты только мне одному оскомину набил? Доберемся до Крепости — очередь выстроится из желающих увидеть тебя на козлах для публичной порки… и свидетели разом для всего найдутся. Сволочей и доносчиков среди нас хватает, сам разумей.
— Ах ты… зараза! — прохрипел Шавах. Он громко, судорожно глотнул, точно пытаясь подавить икоту — ярость подступала ему к горлу неудержимо, рывками, как комок рвоты. Он бы, пожалуй, не постеснялся пустить в ход кинжал, если бы не смутное сомнение в том, что физическая расправа сейчас не особенно уместна. Радбуг держался начеку, скимитар у него был куда длиннее коротенького шавахова ножа, да и неудобных зрителей, которым Шавах успел «оскомину набить», набежало вокруг чересчур много. Начнись свара — и они окажутся не на его стороне, орк не мог этого не признавать… Он глухо рыкнул сквозь зубы: