Крепость в Лихолесье
Шрифт:
— Лошадьми тянет… дымом… и человечиной… — пояснил орк, обладающий отличным, прямо-таки по-звериному острым нюхом. — Тарки взяли наш след, и, судя по всему, они где-то близко… Ждать больше нельзя.
— Мы все равно от них не уйдем…
— Что ты предлагаешь? Принимать бой? Здесь? В открытой схватке у нас нет шансов!
— А что, — Саруман нервно усмехнулся, — есть место, где эти шансы будут?
— Есть. Но до Волчьей Пасти еще мили четыре… Надо торопиться!
Он гаркнул своим парням, и те засуетились, погоняя пленников, так что многим пришлось дожевывать сухари уже на ходу. К магу подошел, прихрамывая, быкоголовый, растерянно и с замешательством оглядываясь по сторонам.
— Какого лешего тут происходит? Что этот зверюга тебе говорил?
— За нами погоня, — коротко пояснил Саруман. — Дружинники Астахара идут по нашему следу.
— Да ну? — Хмурое лицо горца слегка просветлело. — Хоть какая-то добрая весть…
Шарки смотрел на быкоголового с досадой и сожалением, как на не разумеющего очевидные истины деревенского дурачка. Он что, не понимает? Или не знает про омерзительное свойство ошейников?
— Только ничего у них не выйдет… В составе ошейников присутствует компонент, который чувствителен к присутствию этих самых «зверюг». Если орков перебьют — эти цацки просто задушат нас всех, вот и конец представлению.
Быкоголовый взирал на мага угрюмо, подозрительно, исподлобья — как и всегда.
— А к присутствию мертвых орков ошейники, значит, не чувствительны, что ли?
— А ты что, весь остаток жизни предполагаешь таскать за собой разлагающийся орочий труп?
Бык не ответил. Но принялся как-то искательно осматриваться, точно выбирая, какого орка можно было бы при случае полонить, обездвижить и держать связанным на телеге, желательно живьем. Выросшая на пути внушительная фигура Лагдаша с кнутом в руке и скимитаром на поясе, видимо, слегка охладила его пыл и пошатнула в этих далеко идущих намерениях.
— Бегом в строй! — рявкнул Лагдаш. — Кнута захотел?
Бык захромал прочь. Истязание продолжалось с новым рвением…
Гарх по-прежнему не появлялся — тщетно Саруман окидывал взглядом пустынные голубовато-серые небеса. Исчезновение ворона было совершенно некстати. Если преследователи действительно находились недалеко, то Гарха вполне можно было бы отправить к их предводителю с разъяснением, что уруков ни в коем случае убивать нельзя, лучше брать в плен, желательно — живьем. Волшебник еще вчера выварил в воде и высушил несколько кусков бересты, и нацарапать гвоздем на одном из них записку труда не составляло, вот только старый ворчливый комок перьев где-то без вести запропал и до сих пор не возвращался, а почему — о том приходилось только догадываться.
…Тропа, как и прежде, не баловала отряд своим присутствием: пробираться приходилось по бездорожью, по траве, ухабам и каменистым кочкам. О том, чтобы обойти преследователей с севера и вновь выйти на равнину, думать уже не приходилось: оставалось вновь отступать в горы; Каграт был мрачен, но, видимо, придерживался какого-то определенного плана. Горная долина, по которой бежали орки, то расширяясь, то чуть сужаясь, тянулась к северо-западу и заканчивалась узким ущельем, значащимся на картах как Волчья Пасть (орки меж собой частенько употребляли и другое, весьма колоритное название, но оно, к сожалению, непечатно). Каграт стремился добраться до Пасти во что бы то ни стало: ущелье было настолько узким, что, окопавшись там, несколько орков могли бы удерживать значительно превосходящие силы противника довольно продолжительное время, что давало остальному отряду некоторую возможность оставить погоню с носом: другого прохода на эту сторону гор в ближайшей дюжине миль к северу и к югу не имелось. Впрочем, дружинникам Астахара было известно об этом обстоятельстве не хуже орков, и они тоже не почивали на лаврах, боясь упустить добычу: Каграт, то и дело принюхивающийся и прикладывающий ухо к земле, вдруг злобно зашипел — его чуткое ухо уловило стремительно приближающийся дробот копыт.
— А ну, брюхоногие, живее, наддай ходу! Тарки близко… Хотят перерезать нам путь! Ходу, ходу! Будет рубилово…
Защелкали кнуты, орки злобно заорали, подгоняя пленников, близких к окончательному упадку сил; мулы, жалобно фыркая под ударами бичей, поскакали неуклюжим галопом. Саруман схватил поводья: повозка рванулась и помчалась вперед, так подпрыгивая на ухабах и кочках, что удержаться на ней было делом не из легких. Длинная логовина тянулась бесконечно, до Пасти было еще слишком далеко, больше полумили, а позади, на гребне холмов, замыкающих долину, показались крошечные фигурки всадников: один, два, три… десяток… две дюжины… Горяча коней, всадники с воинственным кличем посыпались с холма — они мчались прямо на орков, выставив вперед длинные копья, солнце сверкало на их начищенных
Каграт отчаянно ругнулся.
— Отступаем! Радбуг! Веди! — прорычал он, указывая на север. Кто-то из орков схватился за лук — и длинная черная стрела, свистнув в неподвижном воздухе, сняла с седла одного из нападавших.
Раздался яростный вопль: двое или трое всадников, приблизившись, метнули дротики — и удачливый стрелок, пронзенный насквозь, покатился по земле. Кагратовы молодцы с рычанием обнажили кривые, зазубренные, остро заточенные скимитары. Но против верховых, вооруженных копьями и длинными мечами, у них, пеших и проведших на ногах почти всю ночь, выстоять не было ни малейшей надежды — оставалось только бежать, подгоняя пленников, прорываться вперед, к устью Пасти, до которой оставалось всего-ничего, не более четверти мили.
Саруман на секунду обернулся, привскочил на телеге, рискуя получить копьем в лоб, вскинул руки в повелительном жесте. «Стойте!» — воззвал он к преследователям ясным громовым голосом…
Нет. Воззвания не получилось — ни громовым голосом, ни каким бы то ни было, потому что голос (то ли проклятый ошейник был тому виной, то ли просто проведенная под дождем промозглая ночь) внезапно отказался магу служить, и его страстный патетический призыв сорвался на жалкий и беспомощный хрип… А в следующий миг все смешалось: всадники налетели лавиной, стремясь разметать, смять, растоптать нелюдь копытами коней; их длинные копья без пощады разили направо и налево, со свистом рассекали воздух острые топоры на длинных рукоятях, тяжелые деревянные щиты плашмя опускались на головы врагов, имевших проворство увернуться от копья. Сталь залязгала о сталь, затрещало дерево, зазвенело железо; захрапели лошади, роняя с морд клочья пены, защелкали орочьи кнуты, воздух огласился яростными воплями, криками, стонами, рычанием и руганью, над местом схватки тучами заклубилась пыль. Это был не бой — мясорубка… Орки бежали, вяло огрызаясь, уворачиваясь от ударов, надеясь добраться до устья ущелья — но и туда наперерез нелюдям уже мчались роханские конники, стремясь отрезать врагам путь к отступлению. Один из всадников, опередивший товарищей, неожиданно вырос перед сарумановой повозкой, и испуганные мулы отшатнулись, сбились с ноги, взвились на дыбы; повозка дернулась, наскочила колесом на травянистую кочку, покосилась, перевернулась, посыпались на землю мешки и тюки… Волшебника вышвырнуло прямо под копыта роханского скакуна — тут бы ему и не поздоровилось, но в этот самый миг Каграт ловко достал здоровенного серого коня кнутом — и испуганный мерин прыжком перескочил через барахтающегося в пыли старика, едва не выкинув из седла незадачливого наездника. (Это был какой-то молодой белобрысый парень: плотная кожаная шапка слетела с его головы, и на секунду перед Саруманом мелькнула бледная веснушчатая физиономия с испуганно вытаращенными глазами). Сильная ухватистая лапища Каграта сгребла волшебника за шиворот, безжалостно потащила вперед, дернула, заставляя подняться.
— Живее, старый пень! Давай уже шевелись!
Ущелье — узкая каменная трещина, проходящая меж высокими отвесными стенами — было совсем рядом: в двадцати шагах… в десяти… в двух… Бежали мимо люди, мулы, гремели повозки, едва проходящие меж близко сдвигавшихся известняковых скал. Каграт вскоре отстал, присоединившись к своим парням, с луками в руках прикрывающим отступление. Ущелье оказалось ярдов двести длиной, извилистое, словно кишка, изобилующее закоулками и поворотами — оно выплеснуло беглецов в глубокую долину, окруженную со всех сторон крепкими бастионами отвесных утесов. Темнел в глубине долины густой лес, блестела на солнце серебряная лента горной речки, низвергалась по уступам западной стены живописными, окутанными радужным облаком струями водопада…
Впрочем, сейчас пленникам было не до красот природы: задыхаясь, они пластом повалились на землю, измученные и едва живые от усталости, пытаясь перевести дух и прийти в себя. Шум стычки отдалился и поутих, потерялся где-то за извивами ущелья; Радбуг движением руки остановил нескольких оставшихся при нем орков, порывающихся вернуться в Пасть и пустить в ход топоры и скимитары. Их вмешательство не требовалось: через несколько минут Каграт и еще десятка полтора уруков выскочили (скорее — в изнеможении вывалились) из ущелья и, отдуваясь и спотыкаясь на ходу, присоединились к остальным. Вожак, ничком бросившись в траву, устало замотал головой.