Крепостной шпион
Шрифт:
Вечерами играли в карты, пили пунш. Удивительно, но после ранения молоко у Анны сперва исчезло, но потом появилось вновь, и она говорила что, если выпить на ночь стакан пунша, то Андрюша потом сосёт с большею охотой.
Аглая вечерами за картами выступала на равных. Она переодевалась, выходила в гостиную в дорогом платье и поражала Генриха своими изысканными манерами, образованием, совершенно невозможными для простой служанки, но Пашкевич не особенно озабочивал себя этими вопросами.
Зимние дни проходили счастливо и тихо. Долгие прогулки под холодным небом и
Однажды под утро Генрих проснулся, как ему показалось от какого-то звука. Было темно. Он нащупал и зажёг свечу. Нехорошее предчувствие овладело полковником. Анна не проснулась. Генрих тихо поднялся и подошёл к окну, откинул портьеру — никого, на всём открытом пространстве до самой чёрной полосочки леса. Никого и ничего. Ворота усадьбы затворены.
Он уже хотел вернуться в постель, когда внизу, в первом этаже, послышался неясный крик. Не надеясь особенно на запоры, полковник держал теперь в спальне заряженные пистолеты. Позабыв даже накинуть халат, благо в доме Харитон натопил, как в бане, полковник спустился по лестнице, повернул было ручку в двери Аглаиной комнатки, но вовремя сообразил, что в таком виде всё же не следует врываться к прислуге. Он стоял с пистолетом в одной руке и свечою в другой, совершенно голый, прислушиваясь к тишине.
«Чего я испугался. Нет никого, нужно идти спать».
Но тёплый воздух, окружающий полковника, казалось, был напоен страхом.
«Ногтева позвать? Да пошто его будить? Пусть отдыхает старый служака. На ребёночка пойду взгляну».
Шурша босыми ногами, Генрих Пашкевич прокрался в детскую комнатку. Тлела в углу перед иконкой Спасителя лампадка. Младенец спал. Из-под белого детского одеяльца выглядывала микроскопическая розовая пятка.
«Тьфу ты, — выругался про себя Генрих Пашкевич и поспешил вернуться в спальню».
Ещё стоя на лестнице, полковник увидел, что дверь комнаты распахнута. Пылали сразу несколько свечей. Позабыв про свою наготу, Генрих вбежал в спальню. Полог был разорван. Анна, судорожно обхватив колени руками, замерла на постели. На полу перед ней сидел Ногтев. Лицо денщика было окровавлено. При виде полковника с изрезанных губ сорвался стон.
— Что случилось, Харитон? Зачем ты здесь? — спросил полковник.
— Не уберёг, — прохрипел денщик, — не пеняйте, барин.
Больше Харитон ничего не сказал. Он повалился набок, застонал и минут через пятнадцать в муках скончался.
Тело старого слуги было изуродовано многочисленными ударами ножа. Судя по испачканной кровью лестнице, Харитону понадобился не один час, чтобы подняться наверх. Большая лужа крови слева от двери спальни показала полковнику, что денщик был уже здесь, когда он, Генрих, только вышел с пистолетом на лестницу. Дверь в комнату Аглаи теперь была открыта.
— Трудно спать при таком шуме, — Аглая стояла на пороге, расчёсывая свои длинные волосы. — Что стряслось, барин? Ой, да Вы голый совсем.
— Ты не слышала ничего? — спросил Генрих.
— Вчера вечером голова разболелась. Снотворный порошок выпила, — подозрительным голосом объяснила Аглая. — А и сейчас во рту от него горько,
Ребёночка не было. В кроватке лежала большая розовая кукла. Она лежала здесь, вероятно, и в прошлый раз, когда Генрих Пашкевич заглянул в детскую.
Ожидая штурма, они не были готовы к тому, что негодяи, тихо прокравшиеся в дом, просто украдут ребёнка. Только лишь наладившаяся счастливая жизнь, сломалась.
Анна Владиславовна перестала выходить из своей комнаты, а на вопросы Генриха отвечала кратко и односложно. Она почти ничего не ела. Вечера за пуншем и картами ушли в забвение.
Было непонятно: каким образом воры проникли незамеченными в запертый дом, и вовремя смогли скрыться? Генрих заподозрил Аглаю в соучастии в похищении, и не скрывал этого, но никаких явных доказательств не было.
И отношения между ним и странной прислугой с каждым днём становились всё более невыносимыми. Следовало бы поехать развеяться, выбравшись из особняка, прокатится к друзьям выпить по-холостяцки, погулять, поучаствовать в какой-нибудь охоте на зайца с борзыми. И после этого взглянуть на происшедшее как бы со стороны, новыми глазами. Но Генрих не мог оторваться от кошмара, он боялся ставить усадьбу Трипольское даже на час. Он ждал несчастье, и, увы, ожидания его скоро сбылись.
Недели через полторы, утром, проснувшись, полковник накинул халат и, как делал это все последние дни, пошёл в комнату жены пригласить её на завтрак. Растворив дверь в спальню Анны Владиславовны, Генрих Пашкевич понял, что потерял свою молодую супругу, также как недавно потерял приёмного сына — постель под роскошным шёлковым пологом была пуста и холодна.
Под истерические вопли Аглаи Генрих метался по дому и нигде не мог найти Анну. Шкафы распахнуты, бельё выворочено на ковёр. В замешательстве, поворачиваясь на месте, Пашкевич услышал как во дворе дико и разбуженно заржала лошадь. Он кинулся к окну.
Валил густой снег.
Анна Владиславовна опять мужском костюме, вероятно, ранее принадлежавшем покойному её жениху Андрею Трипольскому, сама взнуздала лошадь.
Ударом растворив тугие рамы, но не решившись совершить прыжок со второго этажа, полковник в которой уже раз сбежал вниз по лестнице, пулей вылетел во двор.
— Стой! Куда ты? — завопил он и попытался поймать за уздечку коня. — Куда?
— Поздно. Всё поздно! — крикнула в ответ Анна. — Я не сдержала клятвы!
Полковнику не удалось поймать уздечку.
Он не кинулся в погоню, он знал, что Анну не остановить. Замерзая, он долго стоял босой на снегу в открытых воротах и смотрел, как удаляется в слабом свете Луны венчанная жена его Анна Владиславовна на своём скакуне.
Никогда Генрих Пашкевич не пил столько. Просыпаясь, полковник ещё перед завтраком брался за шампанское, а засыпал, иногда не в силах даже дойти до собственной комнаты, падая в коридоре с пустою рюмкой в руке. Сразу же после бегства Анны, Генрих перебрался к себе в поместье — он не желал видеть ничего напоминающее о любимой женщине и о младенце, определив для себя, что оба они умерли.