Крепостной шпион
Шрифт:
— Ваше превосходительство, Константин Эммануилович, не могли бы Вы ответить мне на несколько вопросов?
— Слушаю, слушаю, мой друг, — Бурса чуть-чуть краешками губ улыбнулся. — Мы столько времени не виделись, конечно, у тебя накопилось много вопросов.
— Я спрошу прямо, можно?
Бурса кивнул.
— Мне очень хотелось бы искупить свою вину и снова вступить в Общество. Хотелось бы вернуться, насколько это возможно?
— Увы, существуют правила. Правила жёсткие и Вы, Генрих, знакомы с ними. Раз покинув «Пятиугольник», человек покидает его всегда. Кстати, если Вас это
— Вы меня утешили, — съязвил Пашкевич, пытаюсь пробиться взглядом сквозь танцующие пары и разглядеть Аглаю. Его слишком обеспокоило выражение лица девушки. — Но, конечно, я помню правила. Взгляните-ка…
Полковник вынул из кармана и протянул на ладони серебряный пятиугольник, подобранный в снегу после драки в усадьбе Трипольское. Бурса вопросительно посмотрел.
— Мне казалось, что я своей рукою снял с Вас знак.
— Вы верно помните, Ваше превосходительство, но этот знак принадлежит не мне. Он принадлежал одному из людей Вашего сводного брата Ивана Кузьмича, а, возможно, ему самому, и мне хотелось бы спросить, неужели за эти годы организация полностью изменила своим идеалам и поддерживает подобных негодяев?
— Прошу Вас, тише, — попросил Бурса. — Вне всяких сомнений, мой брат Иван мерзавец. Ничего общего у меня с ним не может быть, также и у Общества ничего. Давайте-ка, Генрих, пройдёмте в мой кабинет. Мне кажется, нам лучше поговорить наедине.
— Мне нечего скрывать. Я больше не член тайного общества. Я нахожусь в отставке, и никакой конфиденциальности между нами не будет, — Пашкевич говорил сухо, почти официально. — Я благодарен Вам, Ваше превосходительство, за приглашение, но, простите, не могу им воспользоваться. Но прежде чем я покину этот дом, я хочу сообщить Вам, что некоторое время назад я и Ваша племянница Анна Владиславовна Покровская венчались.
Бурса пытался перебить полковника, но тот не допустил этого и продолжал говорить громко, привлекая к себе внимание публики.
— Вы, наверное, не знаете, что у Анны Владиславовны родился ребёнок. Зовут его в честь господина Трипольского Андреем, но господин Трипольский не был его отцом.
— Замолчите, — взмолился Бурса, — замолчите.
Никто больше не танцевал. В зале образовалась гнетущая тишина. Те из гостей, что были посмелее, осторожно сделали несколько шагов и встали ближе, чтобы лучше слышать скандальную исповедь полковника.
Генрих поискал глазами Аглаю. Нашёл. Аглая весело подмигивала ему и как бы говорила: давай, правильно, коли его, коли.
— Так что, я вижу, Вам совершенно неизвестна судьба Вашей воспитанницы, Анна Владиславовны, — продолжал Пашкевич. — А теперь она, насколько я понимаю, снова в руках Вашего безумного брата. Пленница в его поместье.
Константин Эммануилович больше не пытался прервать полковника. Бурса побледнел, рука хозяин особняка потянулась к сердцу. В зале воцарилась полная тишина.
— Ваш братец похитил ребёнка, и Анна Владиславовна добровольно, так скажем, отправилась к нему в гости.
— И чего же вы хотите от меня?
— Помощи.
— Вы хотите моей
— Я хочу помощи вашего тайного общества. Не для того ли оно существует со всеми своими красивыми обрядами и заклинаниями, чтобы послужить подлинной справедливости, чтобы покарать истинное злодейство и защитить невинных.
Лицо Константина Эммануиловича исказилось гримасой боли. Только сумасшедший мог вот так, публично, говорить о существование тайного общества.
— Простите, но я Вас не понимаю, — Бурса, держась за сердце, медленно пошёл вверх по лестнице. — Я не понимаю, не понимаю Вас.
Уже в абсолютной тишине Генрих Пашкевич развернулся на каблуках и вышел на улицу под дождь. Вышел столь стремительно, что позабыл в гардеробной свою шляпу и не стал за ней возвращаться. А уж про Аглаю и княгиню Ольховскую он вспомнил уже на половине пути до квартиры. Ярость охватила полковником — никакой помощи не откуда ждать не приходится.
«Ну что ж, я сам уничтожу гнездо разбойников. Спалю негодяя».
Головная боль не оставляла полковника. Сняв квартиру на Невском, он приезжал туда только поздно ночью. Выпивал три рюмки водки и падал на кровать одетым и лежал без сна с закрытыми глазами несколько часов, остающихся до рассвета.
Остальное время Генрих растрачивал на бесполезные визиты и скандалы. Официальные приёмы, жалобы и просьбы — всё это почти не давало результата. Власти на уровне министерств просто делали вид, что никакого разбойника в Новгородской губернии не существует, а прорваться выше Пашкевичу не удалось. Направленные государю прошения, остались без ответа. Не без труда удалось уточнить ему подробности появление в Петербурге графа Виктора Александровича Алмазова и какие-то детали романтического побега Анны, но всё это он уже знал.
Таскаясь по петербургским гостиным, офицерским пирушкам, к счастью в столице у него сохранились какие-то связи, Генрих также выяснил обстоятельства исчезновения Андрея Трипольского. Оказалось, что Трипольский кинулся в погоню за беглецами не один, а в компании молодого офицера Афанасий Мелкова. Но следы Афанасия терялись точно также, как и следы самого Трипольского. По всей вероятности, он был убит ещё до того, как Андрей Андреевич проник в усадьбу, ценою своей жизни выручая из постыдного плена Анну Владиславовну.
Ещё по дороге в столицу, раскачиваясь в карете, Пашкевич продумал все возможные ходы. Он рассчитывал на поддержку «Пятиугольника» и теперь, когда в ней было отказано, надеяться стало совсем не на что. Выпытав у Аглаи точное положение усадьбы, где теперь, он был совершенно в этом уверен, негодяй Иван Бурса удерживал насильно жену его, Анну Владиславовну, Генрих планировал собрать небольшой отряд и напасть. Но планы эти тонули в пьянстве.
Единственным человеком, поддерживающим его, оставалась Аглая. Но судьба крепостной девушки круто переменилась со смертью хозяина и молочного брата Андрея Андреевича Трипольского. Теперь у Аглаи Ивановны просто не было ни сил, ни времени на расследование. В своём завещании Андрей Андреевич Трипольский не только дал Аглае вольную, а и завещал почти половину своего состояния: без малого 300 душ, особняк в Петербурге и усадьбу Трипольское в Олонецкой губернии. Дело неслыханное.