Крест и корона
Шрифт:
Мучительное молчание повисло в воздухе. Птицы перестали чирикать, только ветер шелестел в деревьях. Я вся насквозь продрогла.
Брат Эдмунд откашлялся:
— Мы уже долго отсутствуем в монастыре. Пора возвращаться.
— Мы сейчас вернемся, брат, дай мне еще несколько минут, — сказал брат Ричард. — Я приехал сюда, пообещав помочь епископу Гардинеру в его поисках. Мы знаем, что сестру Джоанну направляли любовь к отцу и страх за его жизнь.
Я удивленно вздрогнула. Я и не предполагала, что он способен на такое понимание.
Брат Ричард кивнул:
— Да, сестра Джоанна, я скорблю, что с вами так бесчеловечно обращались в Тауэре. Жестокие времена вызвали к жизни худшие качества в епископе Гардинере. Хотя оправдания варварства
— Я благодарю вас за ваши слова, — сказала я.
Он повернулся к брату Эдмунду:
— Теперь что касается тебя. Почему Гардинер выбрал тебя? Я должен знать хотя бы это.
Брат Эдмунд поморщился.
— Как и с тобой, епископ взывал не к лучшим моим инстинктам, — сердито произнес он. — Хотя мой случай, пожалуй, ближе к истории сестры Джоанны.
— В любом случае пора рассказать об этом, — произнес брат Ричард спокойно, но в его тоне послышалась повелительная нотка.
На лице брата Эдмунда появилось затравленное выражение.
— Ты только что говорил о признании под присягой Акта о супрематии. О тех, кто отказался присягать и принял мученичество. Я тоже не хотел присягать — не хотел предавать его святейшество и клясться в преданности королю Генриху Восьмому, человеку, одержимому низменной страстью к своей прислужнице. — Он прикусил губу. — Но я боялся. Я молил Господа даровать мне мужество, но Господь не отвечал на мои молитвы. Я знал о монахах Чартерхауса. [32] Мысль о том, что меня казнят как государственного изменника, была мне невыносима. Ты знаешь эту их излюбленную манеру: сначала повесят, потом снимут полуживого и станут потрошить так, чтобы несчастный подольше страдал от нестерпимой боли.
32
Чартерхаус — картезианский монастырь в Лондоне, его монахи воспротивились роспуску монастыря и отказались признать Акт о супрематии, за что были подвергнуты жестокой казни.
Меня покачивало от этих подробностей — повешение, потрошение и четвертование — да, это была самая страшная из всех возможных смертей.
— Вот тогда-то я впервые и принял это, — сказал брат Эдмунд голосом таким тихим, едва слышным.
— Принял что? — спросил брат Ричард.
— Красный цветок Индии.
Брат Ричард ахнул:
— Нет, брат, нет!
Я понятия не имела, о чем они говорят. Как может человек принять цветок?
— Вы помните, сестра Джоанна, когда я ухаживал за Леттис Вестерли, то давал ей средство против боли? — спросил брат Эдмунд.
Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы вспомнить жутковатое мистическое название.
— Камень бессмертия?
Он кивнул:
— Да, некий красный цветок с Востока, который оказывает мощное воздействие на разум. Многим фармацевтам и врачам сие прекрасно известно, но они редко пользуются этим средством, потому что определить нужную пациенту дозу очень трудно. Дашь чуть больше — и человек умрет. Я применяю его только тогда, когда больной так или иначе вскоре должен умереть.
— И вы сами рискуете умереть, принимая его? — ужаснулась я.
— Нет-нет, я принимаю его в другой форме — в настойке, используя пропорции, о которых мне сообщил один бродячий монах по имени брат Марк. Сам он научился этому в Германии. Он сказал, что снадобье сие в умеренных дозах успокаивает нервы и облегчает душевные страдания. — Брат Эдмунд сглотнул. Ему было нелегко рассказывать эту историю. — Меня так мучила трусость, не позволявшая мне отказаться от принесения присяги, что я приготовил себе первую дозу в тот день, когда для проведения этой церемонии к нам приехали люди короля. Брат Марк оказался прав. Цветок облегчил мои страдания. Я чувствовал себя совершенно спокойно и принес присягу без всяких угрызений совести. Но я хотел забыть
— Так почему же вы продолжаете пить снадобье? — спросила я.
— У меня нет выбора! — воскликнул брат Эдмунд. — Если я пытаюсь воздерживаться, если совсем прекращаю его принимать, то чувствую себя совершенно разбитым, страдаю от тошноты, становлюсь взвинченным. А потом еще эти кошмары. Вы не можете себе представить, какие кошмары меня мучают.
— И именно это происходит с вами сейчас, — сказала я.
Теперь я поняла, почему за время, проведенное в тюрьме, брат Эдмунд столь разительно изменился.
Он кивнул:
— В тот день, когда Джеффри Сковилл увел меня в Рочестерскую тюрьму, я спрятал немного снадобья в сутане. Но вскоре этот запас кончился, и я стал испытывать страдания addictus. [33]
— И каким образом о твоем пристрастии узнал епископ Гардинер? — спросил брат Ричард.
— Это снадобье присылают мне из Венеции. Тайные страдальцы есть в монастырях по всей Европе. В том числе и среди врачей.
— До меня доходили слухи об этом, — с горечью подтвердил брат Ричард.
33
Пристрастившегося (лат.).
— У епископа Гардинера много связей на континенте, и он заплатил кому-то в Венеции, чтобы узнать, кто получает красный цветок в Англии. Когда он приехал в наш монастырь, то уже знал наверняка. Поначалу я все отрицал, но… — Глаза брата Эдмунда засверкали. — Епископ сказал мне, что я должен буду сопровождать тебя, брат Ричард, в Дартфорд, чтобы исполнять здесь обязанности фармацевта и помогать тебе, как ты сочтешь нужным. Но потом мы получили те письма, помнишь? Там содержались уже совершенно другие инструкции. Мы должны были явиться в лондонский Тауэр и сопровождать в Дартфорд сестру Джоанну. Мне давалось поручение забирать ее донесения из тайника в лепрозории и, не вскрывая и не говоря о них тебе, переправлять во Францию. Если бы я отказался ехать в Дартфорд или не выполнил задание, меня выставили бы на улицу вместе с другими братьями. А кроме того, Гардинер грозился рассказать всем о моей слабости. Да буду я навеки проклят.
— Ах, брат Эдмунд, я вам так сочувствую, — сказала я.
— Я кое-что понял, сидя в тюрьме, — произнес он надтреснутым голосом. — И теперь лучше умру, чем снова вернусь к страданиям addictus. Я не стану больше заказывать красный цветок — никогда. Буду молиться Господу, чтобы облегчил мои страдания, а если Он не сделает этого, то приму наказание и с готовностью умру.
Его слезы перешли в рыдания, брат Эдмунд закрыл лицо трясущимися руками и сгорбился, впав в отчаяние.
Услышав его плач, осознав все, что он выстрадал, я почувствовала в сердце своем всепожирающий огонь гнева. Брат Ричард был прав. Нам противостояли силы совершенно безжалостные. Сколько жизней было уничтожено только потому, что король стремился к абсолютной власти над своими женами, над подданными — благородными и простолюдинами, — а теперь еще и над Церковью. Мой дядюшка герцог Бекингем, его дочь и моя кузина Маргарет — оба встретили мученическую смерть. А сейчас мой отец гниет в Тауэре. Екатерина Арагонская, эта великая праведница, на протяжении двух десятилетий бывшая королю верной женой, умерла, оставленная почти всеми. Одному Господу Богу известно, какая судьба ждет теперь строптивую принцессу Марию. Вереница мучеников, пострадавших от Генриха VIII, вытянулась до бесконечности.