Крестная мать
Шрифт:
Губы Марийки дрогнули в растерянной и жалкой улыбке:
— Советуешь, как в том анекдоте: если вас насилуют, то расслабьтесь и получите удовольствие…
Саня потянулся к Марийке, снова попытался ее обнять.
— Ну, ты буквально все воспринимаешь, с тобой трудно говорить. Я не знал тебя такой. Чего ты все усложняешь, зачем грозишь? Зачем? Время такое, надо понимать и приспосабливаться. Искусство ищет новые пути, вот и все. Мы — на переломе.
— Да какое это искусство, публичный секс?! Или около того. Мы с тобой в школьниках, подростках должны воспитывать высокие чувства, красоту, а не пороки! И ты это понимаешь, нас этому
Зайцев помялся.
— На бунт, что ли, зовешь, Полозова? Тогда не по адресу обратилась. Я в революционеры не гожусь. Кишка тонка. Смелости не хватает. А вдруг на дыбу поведут?
Марийка порывисто схватила его за руку.
— Саня, давай откажемся от такой трактовки ролей?! У Бунина ведь не так написано. Почитай повесть повнимательнее. Там — эротика, да, но всё в меру, всё достойно, как у нормальных людей, не испорченных. И Аленка с Митей нормальные. А мы с тобой кого изображаем? Развратников!.. Давай с ребятами поговорим, с Яной и Катей, с Володей Пилипенко, Светой Денисовой… со всей труппой. Соберемся завтра на репетиции и поговорим. Я начну разговор, не бойся. Вы только поддержите меня, не молчите. Нельзя молчать! Скажем Захарьяну, что не хотим такой режиссуры, не принимаем, не хотим растлевать детей!
Зайцев тяжело вздохнул, встал, потянул за руку и Марийку.
— Пошли кофе пить, старушка. Успокойся, прошу тебя. Все станет на свои места. Не воспринимай так близко к сердцу. Это была премьера, первый блин комом. Сделаем мы с тобой сцену в шалаше помягче, поцеломудренней, как тебе хочется, да и все дела. Поиграемся, нацелуемся… м-м! Дай я тебя сейчас поцелую? Ну, чего ты? Все обижаешься? Ну на — врежь мне по физиономии, если не можешь простить! Врежь, я тебе разрешаю! Тебе легче станет, я знаю.
Марийка вырвала у него руку. Он что, не понимает, о чем она говорит? Или дурачком прикидывается?
А Зайцев будто и не замечал ее хмурого лица, вился около нее вьюном, скоморошничал:
— Так получилось, поверь. Голову из-за тебя потерял. Ты же такая красивая, Марийка. Как магнит тянешь к себе. Я бы женился на тебе, если бы ты согласилась, попроще бы себя вела. А то отгородилась от всех, сама себя на пьедестал возвела… Останься, а? Кофе попьем, у меня и бренди есть. Предки только к шести являются, а у нас сегодня выходной, ты же знаешь.
Марийка хлопнула дверью и ушла, а Зайцев постоял в прихожей, послушал, как пулеметом стучат ее каблуки по каменным ступеням лестницы. Потом вернулся в комнату, выдвинул ящик стола, где туго обернутая в полиэтилен лежала пачка денег — целый миллион рублей! Усмехнулся:
— Может, ты и права, старушенция. Мораль и все такое прочее. Но бабки — сильнее. Они кого хочешь в бараний рог согнут. Все люди перед ними слабаки, из любого идиота сделают, любого на колени поставят… Умный человек сказал! А насчет «зомби»… Да хрен с ним. Зомби так зомби, зато богатый! Теперь мне сам черт не брат!
И засмеялся, счастливый.
Через два дня в ТЮЗе снова шла «Тайная любовь молодого барина». Зал в этот раз заполнили школьники. Нервничающая, не находящая себе места Марийка через щель в занавесе с ужасом и холодом в груди смотрела на детей: через десять-пятнадцать минут начнется действо: сначала выйдут на сцену Катя с Саней-Митей, потом на сцене появится шалаш…
Марийка повернулась, пошла в глубь сцены, где
— Конечно, конечно, — расслабленно и снисходительно улыбался Захарьян. — Пусть звонят, спрашивают, приходят в театр. Вы это дело все же не пускайте на самотек, интерес к спектаклю надо поддерживать. И сами проявляйте инициативу… А критики обещали похвалить: из молодежной газеты уже звонили, из «Вечерки» уточняли фамилии исполнителей, наш общий друг Антон Михайлович что-то пишет. Вот-вот выйдет броская афиша к спектаклю, она несколько опоздала к премьере, но не беда. Там Аленка наша во всей красе. А вот и она, легка на помине! — Лицо актрисы сразу же насторожило Михаила Анатольевича. — Ты что, Полозова, заболела?
— Я не буду раздеваться, Михаил Анатольевич! — решительно заявила Марийка. — Вы только посмотрите, кто в зале! Дети!
— Какие же это дети? — Захарьян строго нахмурил брови. — Седьмые классы, как мне сказали. Ну, часть шестых… Да что с того? Уверяю тебя, они уже видели кое-что и похлеще.
— Ребята рослые, с меня, девицы все размалеванные, — вмешалась в разговор и Анна Никитична. — Вечно ты, Мария, что-то выдумываешь! Они в самом деле видели уже кое-что покруче твоей задницы.
— Я не с вами разговариваю, Анна Никитична! — Марийка повысила голос, и Захарьян сделал администраторше знак рукой — уйдите, у нас творческий разговор.
Та подчинилась, выразительно при этом глянув на актрису — подумаешь, цаца!
А Захарьян, что называется, завелся с полоборота. Таким гневным, злым, Марийка, пожалуй, не видела его никогда.
— Что значит «не буду раздеваться»? — почти заорал он. — Кто здесь режиссер? Ты или я? И почему ты мне говоришь это сегодня?
— Да, я актриса и…
— Вот поэтому ты и должна выполнять то, что тебе говорят, что уже согласовано и отработано на репетициях. Ты, может быть, и Бунина перепишешь, а? Аленка, например, вошла в шалаш, поцеловала Митю, рассказала ему деревенские новости, взяла деньги и ушла. Так? Или вообще в шалаш не заходила…
— Бунин не писал, что Аленка раздевалась, — стояла на своем Марийка. — Она-то как раз целомудренная молодая женщина, хотя и не устояла перед деньгами, да лишь, извините, юбку в шалаше подняла.
— Ха-ха-ха! — нервно, очень театрально захохотал Захарьян, откидывая назад красивую, в мягких волнах ухоженных волос голову. — Юбку она подняла. Да мне плевать, что там в повести написано. Я поставил спектакль по ее мотивам, понятно? По мотивам. Значит, я волен кое-что и изменить, дать той или иной сцене свою трактовку. Так было решено, и так мы репетировали. И если на премьере Зайцев малость перестарался и не сдержал мужского своего напора, то на это ему указано, может, я еще ему и выговор объявлю. Хотя рука не поднимается, поверь! Не поднимается! Играли вы оба блестяще! По высшему классу! По столичному. Мы еще повезем этот спектакль в Москву, попомни мои слова! Тебе еще будут аплодировать на Таганке или в Лейкоме!