Крестная мать
Шрифт:
— Он меня сам нашел, Антон Михайлович. Подкараулил возле дома, угрожал, шантажировал, пальцы мне поломал. Это очень опасный и для вас человек, поверьте на слово.
«А ты еще опасней, — напряженно думал Городецкий, расхаживая по комнате. — Ты ему выложил все, пес продажный. Тварь! Ишь, «БМВ» в гараже оказался. Я так и думал, между прочим, что кто-то из своих умыкнул. Куда машина могла от подъезда деться? Охрана круглосуточная, сами на «БМВ» и ездили… Ну да ладно, черт с ней, с этой «тачкой». Дорош — беда, действительно, пострашнее. И надо срочно придумать, что делать. Бежать? Немедленно? Но, во-первых, из Германии от Исмаила
А может, со стороны Лукашина это просто провокация? Может, он выдумал историю с Дорошем, пальцы сломал сам, по пьянке, а шантажирует, чтобы окончательно прибрать к рукам «БМВ» и вообще развязать себе руки.
Антон Михайлович резко сменил тактику. Закричал вдруг:
— Это ты наговорил Дорошу всяких гадостей, Лу-кашин! Ты! Вертишься тут под ногами, слухами какими-то пользуешься. Машину у компании украл. Хам! У народа украл! Я тебя посажу! Народ несет нам свои трудовые сбережения, доверяет, надеется, что мы ведем себя честно, со временем выплатим им дивиденды, а ты… жулик! — И, неумело размахнувшись, залепил главному охраннику пощечину.
Лукашин от неожиданности растерялся, стоял, хлопая глазами.
— Антон Михайлович, дорогой… Вы меня не так поняли. Да, с машиной я взял грех на душу, но она ведь цела! Скажем, что нашлась, и все дела. А вам До-роша надо бояться, это я вам точно говорю! Он ни перед чем не остановится.
— А чего мне его бояться? Кто он такой, этот Дорош? Бывший чекист, которого выгнали со службы, скомпрометировавший себя человек. Частный детектив? Ну и пусть. Кого это волнует? Лезет не в свое дело — что ж, пусть потом на себя пеняет. И знать он ничего не может. Потому что… ничего нет, понимаешь, Лукашин? То, что ты мне тут рассказал, — бредни. Я никуда не собираюсь уезжать. Никуда! Россия — моя Родина! И я горжусь ею! Здесь родился, здесь и умру. У себя дома. А деньги… конечно, мы имеем финансовые отношения и с зарубежными партнерами, в том числе и с Германией. Ну так что с того? Документы в порядке, они будут представлены к годовому отчету в апреле или мае, как решат акционеры, так и будет…
Городецкий, багровый и злой, брызгая слюной, наступал на Лукашина, а тот, оберегая забинтованные пальцы на правой руке, пятился к двери, все больше теряя уверенность в том, что поступил правильно. Вон как хитрость обернулась. И попробуй, в самом деле, что-нибудь доказать. Дурак ты, Лукашин, влез в дерьмо. Не с твоим умом такое проворачивать.
Он выскользнул из кабинета, бормоча бессвязные и жалкие извинения, а Городецкий сел за рабочий стол, жестко барабанил пальцами по подлокотнику
— Сволочь! Гад ползучий. Пригрели тебя, кормили-поили, а ты еще…
Мысль Антона Михайловича тем не менее работала четко, в нужном направлении. Он довольно быстро взял себя в руки — от растерянности и следа не осталось. Было совершенно ясно, что вся информация из «Мечты» пошла через Лукашина. Что-то он вынюхал, а потом передал сведения Дорошу. И в этом смысле, конечно, опасность со стороны изгнанного с работы чекиста была. Надо держать ухо востро и срочно предпринимать какие-то меры защиты.
Он позвал по селекторной связи главного бухгалтера, велел Нине Ивановне явиться в кабинет, начал строго спрашивать. Перепуганная женщина тут же во всем созналась — да, она рассказала Лукашину, что Антон Михайлович помог с материалами для дачи, что они перечислили в Германию большие деньги на закупку линии для пивзавода и офисного оборудования…
— А тебя что, за язык тянули? — грубо, с ненавистью выпалил Городецкий. — Я же добро тебе сделал, а ты чем отблагодарила? Сплетнями и какими-то намеками по поводу денег…
— Я ничего лишнего не сказала, Антон Михайлович! Что вы?! Просто он стал просить денег на строительство гаражей, а я ему ответила, что их сейчас нет, что мы перечислили деньги в Германию. А за стройматериалы… ну, сорвалось с языка, Антон Михайлович, простите! Я же вас похвалила, мол, такой заботливый и внимательный к своим подчиненным. А что Лукашин вам сказал…
— Ладно, Нина Ивановна, идите, — сурово закончил разговор Городецкий. — Сейчас же внесите деньги за шифер и… за все, что вы брали на дачу. И впредь я вам не помощник. Хватит, отблагодарили. Поищите работу. Болтаете черт знает что, а люди делают неправильные выводы. Дальше вместе работать мы не сможем.
Женщина, заплакав, ушла, а Городецкий взялся за телефон.
«Этому мудаку Лукашину нужно подстроить дорожное происшествие, — думал он. — Чтобы все было естественно. И чтобы он никогда больше не вякал».
— Феликс, привет! Это я. Слушай, ты сможешь ко мне сегодня заскочить?.. Ну давай; я приеду. Да, дело такое, что надо посоветоваться, и не по телефону, разумеется. Ребята твои нужны. Давай часам к одиннадцати, в половине двенадцатого. И к Аркадию заскочим. Да, есть необходимость. Думаю, нас всех касается.
Антон Михайлович положил трубку, посидел, подумал. Потом вызвал секретаршу, глядя на ее длинные стройные ноги, произнес:
— Лукашина. Срочно. И чтобы не мешали.
Потом, во время беседы с главным своим охранником, когда тот появился в кабинете, также не поднимал глаз, боялся, что выдадут — очень уж он ненавидел Лукашина в этот момент.
Говорил Городецкий следующее:
— Ты вот что, Лукашин. Извини, я погорячился. Пусть «БМВ» у тебя постоит, черт с ним. Я скажу, что машина нашлась, что в ремонте. А потом спишем ее…
— Понял, Антон Михайлович! Спасибо! — кивал обрадованный Лукашин, а про себя думал: «Испугался, гад. Значит, правда, рыло в пуху. Дорош прав. Беги «за бугор», беги. А «тачка» у меня останется, и еще кое-что. Что ж я, зря, что ли, пахал на тебя, охранял твою драгоценную задницу!»
— Нужно вот что сделать, Николай, — Городецкий редко называл начальника охраны по имени. — Подумай с ребятами, как нам от Дороша избавиться. Мы его в свое время простили, пожалели, а он, кажется, ничего не понял. Зря, видно, пожалели.