Крестная мать
Шрифт:
— Берите, берите, — согласилась Татьяна (разговор шел на кухне, когда они готовили поминки). — Марийка рассказывала мне про эти деньги. Она их выиграла в спортлото. Повезло так. Зачеркнула цифры и… выиграла.
— Надо же! — ахнула Валентина Арсентьевна.
Татьяна переменила тему.
— Вы с мужем разошлись? — вежливо поинтересовалась она.
— Да. Бил он меня, гулял налево и направо. Детки от него верченые какие-то, капризные. Мария хоть и училась хорошо, а вся нервная была, дерганая. А потом бросила меня, уехала в Москву, в училище это театральное поступать.
— Она
— Да, я была на одном или двух… точно не помню, — тихо ответила Валентина Арсентьевна. — Кошку она изображала. Потом разбойницу, что ли…
Игрушки все это, не профессия. Медсестра — это надежно, на всю жизнь. Заболеешь когда, лекарства можно бесплатно взять, уколы можно старикам делать, все приработок. А она никогда матери рубля не прислала. Только и приходили эти… программки по почте: вот, мол, мама, смотри, в каких я спектаклях тут играю…
Матери Марийки, видно, неинтересно было говорить о театре, она спрашивала бабу Олю, сколько и чего тут у дочери осталось, уточнила, цела ли кожаная новая сумка и пальто с норковым воротником, какое она купила еще в Камышлове (Лиле сгодится), и почему дочь так дорого платила за постой?..
— Валентина Арсентьевна, вы меня извините, — не выдержала Татьяна. — Вы разве не собираетесь в суд подавать? Марийку же довели до самоубийства, она покончила с собой в знак протеста.
Та глянула на Татьяну по-монашески покорно, втянула голову в худые острые плечи, легко угадывающиеся под шерстяным стареньким платьем.
— А чего я буду подавать? На кого? В театре я не разбираюсь, чего они не поделили, не знаю. Маруся ничего не писала. Пусть уж сами как-нибудь. Да и денег много на суд надо. Бесплатно сейчас никто ничего делать не станет. А мне крышу крыть, отопление проводить…
— Надо же честное имя дочери отстоять, что вы, Валентина Арсентьевна! При чем тут деньги?
— А при том.
Женщина упрямо опустила глаза, ушла в себя. Спросила вдруг:
— А что это вы хлопочете больше всех за Марусю? Вы тоже из театра?
— Нет, — отвечала Татьяна. — Я просто… помогала вашей дочери, близко знала ее. Крестной ее назвалась. Так надо было. У нее сложная была ситуация. Несчастье нас свело, я сына потеряла… Теперь вот и дочку крестную.
— Ну, воля ваша. — Полозова-старшая слабо улыбнулась. — Я не против, пожалуйста. Крестная так крестная, я не возражаю. Только к чему все это? Маруси теперь нету… А судиться… нет, я не стану. Я ничего не понимаю, только деньги потеряю.
— Мы вам поможем, Валентина Арсентьевна! — горячо вмешался в разговор Зайцев. Саня за эти дни страшно переменился — осунулся, похудел, глаза его смотрели на окружающих виновато и с тоской. — Я все знаю, я все расскажу!
— Ты и подавай, раз все знаешь. Чего на мать сваливать? — Валентина Арсентьевна подняла на парня спокойный, углубленный в себя взгляд. — Ты все знаешь, ты и рассказывай. Ты, видно, и сам виноват, тебе больше поверят.
— Да, я… отчасти и я виноват, верно! Но вы же мать Марийки! И кому же, как не вам, требовать справедливости, наказания
— Вот и рассказывай там, в милиции, или где, а мне не надо, я в ваши дела не буду встревать. — Полозова передвинула тарелки на столе, положила на его краешек сухие, изработавшиеся руки. — Я и так вся больная, хватит. Меня Маруська, а прежде ее папаша больной сделали. Я устала, спокойно пожить хочу. Никаких сил больше нету.
Татьяна выразительно глянула на Зайцева — не нужно, дескать, больше говорить об этом, все ясно.
Они с Изольдой встали, поднялся вслед и Зайцев. Татьяна в последний раз оглядела комнату, в которой жила Марийка, попросила на память фотографию девушки, и Валентина Арсентьевна подала ей из раскрытого чемодана небольшой снимок, где Марийка была снята в костюме Джульетты.
— Вот, кого-то она здесь играла… У меня дома такая есть, возьмите, раз надо.
Марийка-Джульетта смотрела на Татьяну чистыми, пронзительно-детскими глазами, в которых кроме восхищения и гордости за роль ничего нельзя было прочитать. Она так гордилась собой!
«Эти мерзавцы, что толкнули тебя к рубильнику, еще поплатятся, я тебе обещаю, Марийка!» — мысленно поклялась Татьяна голым уже стенам комнаты, в которой жила артистка, ее душе, конечно же, витавшей еще здесь.
— Жалко как девочку, — сказала и Изольда. — Жить бы ей да жить.
Попрощавшись с Валентиной Арсентьевной и бабой Олей, Татьяна, Изольда и Зайцев вышли на улицу. Зима все еще торжествовала, упивалась своими правами: сыпал снег, злой, нервный ветер трепал одежду, холод набросился на лица и ноги.
Татьяна, кутаясь в воротник, обратилась к Зайцеву:
— Сынок, я тоже кое-что знаю. Мне Марийка рассказывала. И про тебя тоже. И я поняла сегодня, что ты… ну, по-другому теперь на все случившееся смотришь.
— Я последним подонком себя чувствую, Татьяна Николаевна. Почти двое суток не спал, места себе до сих пор не нахожу. Марийку в землю зарыли! На моих глазах! Я сам землю в могилу сыпал!.. Как это можно все понять, осмыслить?!
Татьяна взяла его под руку, с другой стороны — Изольду; так, поддерживая друг друга, идти им было по скользкой улице гораздо легче.
— Саша, имя Марийки нужно защитить. Нужно людям правду рассказать. Марийка была чистым и честным человеком. Я хоть и мало ее знала, но…
— Да что вы меня уговариваете, Татьяна Николаевна! Я работал с ней три года, я ее как свои пять пальцев знаю. Но мне даже в голову не могло прийти, что она так поступит!.. Она же приходила ко мне, просила помочь, а я… тварь! Я так себя вел с нею! Это ведь я опозорил ее, я! Женщины, милые, выслушайте меня, может, мне легче станет… Мне же заплатили за то, чтобы я на сцене скотиной стал. Она, Марийка, насолила нашим спонсорам — Городецкому и какому-то Дерикоту или Дерикошке, черт его знает! Городецкого я знаю, он наших девчат, извините, почти всех перетрахал с помощью жабы этой, Анны Никитичны. Она их заманивает к себе домой, кутежи там устраивает, а спонсоры пользуются. И Марийка к ним в лапы попала, но деньги с них вытрясла приличные, я ее даже похвалил за это. А потом они ей отомстили…