Крестьянская история

Ананьева Лидия

Я училась в девятом классе, был февраль 1956 года, когда по радио передали доклад Первого секретаря ЦК КПСС Никиты Сергеевича Хрущёва на XX съезде теперь уже КПСС «О культе личности и преодолении его последствий». Мама с бабушкой жили в десяти километрах от Топчихи, в посёлке Труд. Колхоз «Комбайн», где раньше работала мама, присоединили в качестве бригады к другому колхозу, в зоотехнике теперь там не нуждались, пришлось поменять место жительства. В Труде была школа-семилетка. Я квартировала в Топчихе в молодой крестьянской семье: хозяин – тракторист, двадцать четыре года, его жене восемнадцать лет, не работала, семимесячный ребёнок. Радио у них не было, газеты не выписывали. Вечером к хозяйке зашла соседка тётя Груня, пожилая женщина, чтобы поделиться новостью, и с порога объявила:

– Сталин-то, оказывается, не Сталин – Джугашвили он!

Сказала она это с сарказмом и издёвкой, и этим всё объяснилось. С именем Сталина связаны были определённые понятия: вождь, гений, отец народов и так далее – скорее бог, нежели человек. Джугашвили – обыкновенная грузинская фамилия. То есть был он, Сталин, не тем, за кого себя выдавал. Кстати сказать, в нашем большом селе кроме упомянутого директора школы, который к этому времени уже куда-то исчез, кавказцев вообще не было. Были украинцы, немцы, татары, была еврейская семья – семья аптекаря, грузин не было. Стало быть, не вождь, не гений, а обыкновенный мужик, к тому же совершенно чужой человек. Более краткого и ёмкого вывода,

сделанного тётей Груней, я больше не встречала. Меня всегда удивляло и до сих пор удивляет, почему дети Сталина носили фамилию Сталины – это ведь не фамилия, это кличка. То есть чтобы все знали, чья она дочь, чей он сын? Рядом со словом «Ленин» в скобках всегда стояло «Ульянов». Рядом со словом «Сталин» нигде никогда не стояло слово «Джугашвили». Только старший сын, Яков, имел фамилию Джугашвили. Что же они пренебрегли своей родовой фамилией? Стеснялись? Чем же она им не нравилась? Может быть, потому, что фамилия чисто грузинская? А они не хотели быть грузинами? Как-то непонятно и неприятно. На фотографиях Сталин в кителе, шинели, фуражке. Так скромно одет. Известно, встречают по одёжке, и Сталин, конечно, это использовал. Смотрите, мол, как просто и скромно одет, так, мол, и живу. Так все и думали, и искренне сочувствовали, что вождь всё в шинели да в кителе. Хоть бы костюм купил, но, видимо, не хочет тратить на себя лишние деньги. Такой бережливый. А потом узнали и были ошеломлены. Почти два десятка дач! Как поясняет в своих воспоминаниях дочь Сталина, Светлана Аллилуева, что «Формула "Сталин в Кремле" выдумана неизвестно кем и означает только то, что его кабинет, его работа находились в Кремле, в здании Президиума ЦК и Совета Министров» [5] . Сколько прислуги-обслуги! «Сразу же колоссально вырос сам штат обслуживающего персонала, или "обслуги" (как его называли, в отличие от прежней, "буржуазной", прислуги). Появились на каждой даче коменданты, штат охраны (со своим особым начальником), два повара, чтобы сменяли один другого и работали ежедневно, двойной штат подавальщиц, уборщиц – тоже для смены» [6] . «Ну а уж если "выезжали" из Ближней и направлялись целым поездом автомашин к Липкам, там начиналось полное смятение всех – от постового у ворот до повара, от подавальщицы до коменданта. Все ждали этого, как страшного суда…» [7] «Это уж чисто кавказская манера: многочасовые застолья, где не только пьют или едят, а просто решают тут же, над тарелками, все дела – обсуждают, судят, спорят» [8] . Летнее время проводили в Сочи, где специально было построено несколько дач для отца-Сталина.

5

Аллилуева С. Двадцать писем к другу. – Иркутск, 1992. – С. 23.

6

Аллилуева С. Двадцать писем к другу. – Иркутск, 1992. – С. 102.

7

Там же. – С. 105.

8

Там же. – С. 31.

После доклада Хрущёва народ забурлил. Всегда молчаливые, послушные, безропотные люди вдруг осмелели. Обсуждали то, что прочитали, услышали. Пытались разобраться, понять, осмыслить: что произошло? В голове не укладывалось – как такое могло случиться? Как партия большевиков – ум, честь и совесть нашей эпохи – позволила такому произойти? Радио передавало доклад Хрущёва, по коже бегали мурашки. Как же нас долго обманывали! За кого нас принимали? Но утешала мысль: теперь-то уж узнали всё, теперь наше мудрое руководство во всём разберётся, исправит допущенные ошибки, промахи. Дальше всё пойдёт прекрасно, и никто больше не помешает нам быстро дойти до светлого будущего. Низвергали памятники Сталину, полагая, что вместе с памятниками исчезнет несправедливость, безысходность, накопившееся зло.

В это время я пережила второе потрясение. Было ужасно обидно и стыдно за такой грандиозно организованный лживый спектакль с похоронами. «Как же так, – думала я (и не только я), – вся страна оплакивала его смерть. С какими почестями хоронили. Они там, наверху, знали ведь, какое это чудовище. Зачем же организовали такие помпезные похороны? Неужели им теперь не стыдно перед всем народом?» При воспоминании о столь масштабно организованном обмане с паровозными гудками у меня возникло чувство, что над нами, над всеми жителями нашей такой большой страны, публично поглумились. И стыдно было за те детские слёзы. Так что в той среде, где жила я, смерть Сталина была воспринята совсем иначе, чем в его окружении.

Дочь Сталина, Светлана, вспоминала: «Но искренние слёзы были в те дни у многих – я видела там в слезах и К.Е. Ворошилова, и Л.М. Кагановича, и Г.М. Маленкова, и Н.А. Булганина, и Н.С. Хрущёва» [9] . «Повара, шофёры, дежурные диспетчеры из охраны, подавальщицы, садовники – все они тихо входили, подходили молча к постели, и все плакали. Утирали слёзы, как дети, руками, рукавами, платками. Многие плакали навзрыд, и сестра давала им валерьянку, сама плача» [10] . Это совершенно понятно: им было что терять. Они кормились около Сталина, были под его защитой. Подавальщица жила лучше, чем директор школы. Они оплакивали свою судьбу, завтра им предстоит всё поменять, ушла сытая, спокойная жизнь, их место займут другие. Для них, других, смерть Сталина – удача. Плакал Хрущёв, а через три года низверг Сталина. Может быть, это были слёзы радости? Все подавальщицы, повара, шофёры – это ещё не народ.

9

Аллилуева С. Двадцать писем к другу. – Иркутск, 1992. – С. 15.

10

Там же. – С. 15.

Народ в это время был далеко от того места, где умер Сталин. Те люди, которых видела я, по поводу смерти вождя не сокрушались, не было ни слёз печали, ни слёз радости. Все как-то молчаливо напряглись в ожидании перемен: к худу или к добру? Вообще ни о чём не говорили: о плохом говорить боялись, хорошего было мало. Самым хорошим было то, что войну выстояли, но какой ценой! Эту победу, это горькое счастье берегли в себе, старались не расплескать. Проголосовать за верность идеям великого Сталина – единогласно. Сходить на собрание – а куда ещё идти? Попробуй не пойди – станешь врагом народа.

Жизнь в селе в послевоенные годы

Что оставил после себя покойник для жителей села? Нудная, грязная, тяжёлая, изнурительная работа с ненормированным рабочим временем. Серые, унылые будни без выходных, без праздников – у скотины праздников нет, её надо кормить, поить, ухаживать за ней каждый день. Неустроенный, убогий быт-прозябание, слова «комфорт» даже не знали. Какой там комфорт – даже уборную не из чего было построить. Лепили из глины, смешанной с соломой. Зимой её заметало, замораживало,

нужду справляли за сугробом снега. Пока отсидишь на стуже положенное время, так застынешь, что потом ещё долго остаётся жгучее ощущение холода. А уж если совсем лютый мороз да ещё с диким ветром, то справляли нужду в пристройке для скота и тут же лопатой выбрасывали содержимое на улицу на кучу навоза.

Слова «мебель» тоже не знали, не было такого понятия в крестьянском лексиконе. Были самодельные столы, табуретки, лавки. Всё покупалось на базаре у какого-нибудь умельца. Не было такой фабрики, которая бы изготовляла лавки и табуретки. Мои учебники и тетради лежали в тарном ящике из-под хозяйственного мыла. Ящик был сделан из грубых, шершавых досок, стянутых ржавой проволокой. От тетрадок и книжек исходил стойкий запах хозяйственного мыла. Но как-то прочитала, что, когда В.И. Ленин и Н.К. Крупская жили в эмиграции в Швейцарии на съёмной квартире, вся их мебель состояла из тарных ящиков. Это утешило. Забота о хлебе насущном, о семье, детях, скоте сегодня и завтра. Многие семьи без мужчин – война забрала. Какие уж тут слёзы по покойнику? Прискорбно об этом писать, но ведь это так и было. Избёнки-лачуги, вросшие в землю, крытые соломой, обложенные скирдами кизяков [11] . Рядом с хатой – обязательно гора навоза. Весной, осенью, летом в сырую погоду на дорогах непролазная грязь. Транспорт только гужевой. Грузовая машина – редкость, легковых машин не было вообще. На весь район одна больница, одна амбулатория, одна десятилетняя школа. В начальной школе учились бесплатно, обучение в средней школе было платным. Зимы в Сибири долгие, студёные, с длинными тёмными ночами, отапливалась школа дровами, которых не всегда хватало. В классах было холодно, сидели одетыми в пальто, фуфайках, пимах, порою даже в рукавицах. Рукава на локтях быстро пронашивались на прорехи накладывали заплаты. Так и ходили, это было нормально. Чтобы чернила не замерзали, чернильницу держали в левой руке, правой рукой писали, периодически дуя на неё для согрева. Электричества не было. В центре класса висела двадцатилинейная керосиновая лампа (одна на весь класс) с плоским абажуром из жести, окрашенным в белый цвет. Тем, кто сидел под лампой, было и светлее, и теплее. На задних партах царил полумрак. Примитивный источник света, конечно, коптил. Но на это никто не обращал внимания. Класс даже не проветривался, форточек не было, и так не жарко. В каждом классе было по сорок и более учащихся, и все они дышали. В таких условиях мы учились. И ведь хорошо учились! Никто не жаловался, считалось, что так живут, так учатся во всём мире. Начиная с восьмого класса учащиеся весь сентябрь должны были работать в колхозе, на уборке урожая. Зимой школьники не работали – учились.

11

Кизяк – высушенный или переработанный навоз, используется в качестве топлива.

Но учились не все. Окончив пятый, шестой класс, а то и после четвёртого школу бросали, так как материальное положение семьи было очень трудным, иногда настолько безысходным, что слово «трудное» его не объясняет. Многие дети не посещали школу по той простой причине, что ходить в школу было не в чем – не было ни обуви, ни одежды. Это считалось уважительной причиной. Чуть повзрослев, шли работать в колхоз: мальчики – в пастухи, на работу в бригаду, девочки – на ферму, на полевые работы, в доярки. Доярками работали девчата в возрасте от четырнадцати лет. За каждой работницей закреплялось по двенадцать коров. Кто придумал эту норму, какой негодяй? Чтобы знать, что это такое, надо хоть один раз попробовать подоить корову руками. Доить можно двумя способами – щипком и кулаком. Слабодойных коров доили щипком. Пальцы, большой, указательный и средний, обхватывали щипком сосок у основания, плотно сжимая и одновременно вытягивая его, рука двигалась вниз, молоко струйкой вытекало в подойник. Тугодойных коров таким способом хорошо не выдоишь, их доили, сложив пальцы рук в кулак. Так же плотно обхватив сосок кулачком у основания, не ослабевая напора, надо вести руку вниз, сжимая и вытягивая сосок. Доить надо в хорошем темпе, напористо, ритмично и обязательно доводить щипок или кулачок до края соска, тогда струйка молока будет упругая, пенистая. Мне приходилось проделывать эту процедуру, когда прихварывала бабушка. Была наша Зорюшка с характером, уже после нескольких движений от усилий и напряжения руки немели, сбивались с ритма, пальцы начинала сводить судорога, молоко стекало по локтям на землю, приходилось тщательно вытирать руки и начинать всё сначала. Придя с работы поздно вечером, мама обязательно проверяла мою работу, у меня всегда был брак. Кстати сказать, коровы – большие привереды, они знают свою хозяйку, часто не доверяют чужому человеку своё «сокровище», «зажимают», не отдают молоко, поэтому требуются усилия, чтобы выцедить весь удой. Доярка идёт к своей подопечной со скамеечкой и двумя вёдрами – одно для молока, другое ведро, по возможности, с тёплой водой. Приласкав свою Красулю или Берёзку, моет и чистой тряпицей протирает вымя, садится на лавочку «под корову», аккуратно выдавливает первые капли на ладони, делает лёгкий массаж вымени, массирует руки, молоком же смазывает соски, при необходимости эта процедура повторяется несколько раз – как пойдёт молоко, после окончания доения надо снова сделать лёгкий массаж, вытереть и погладить вымя. Вставали девочки рано, к шести часам нужно быть на ферме. Мама обязательно приходила на каждую дойку. Юных доильщиц было жалко, она брала подойник и садилась буквально вытягивать молоко из самой трудной коровы. Так, пока каждая из девчат выдаивала свою норму, мама иногда успевала выпростать каждой по корове. Потом ещё надо было выборочно проверить, как справились с работой девчата, хорошо ли опорожнили своих подопечных. Халтурить нельзя: если в вымени осталось молоко, животному грозит мастит, а это беда. После дойки надо было помыть вёдра, молокомеры, фляги для следующего доения. Воду грели в котле подсобки до тёплого состояния – экономили топливо. Доярки сами грузили фляги с молоком в брички. Случалось, что скотник не приходил, тогда надо было вычистить от навоза хлев, раздать своим подопечным корм – сено, силос (этот концентрат, кстати, сырой и очень тяжёлый), напоить животных (воду привозили в бочке и носили вёдрами). Обессиленные труженицы фермы делали непосильную работу со слезами и руганью. Вечером всё повторялось.

В городе Белгороде поставлен памятник челнокам: юноша и девушка тянут на тележках большие тюки: вот, мол, они спасли страну. Памятника юной советской доярке нет. Её работу не видел, видимо, ни один художник, чтобы отразить сей тяжёлый труд в произведении искусства. Художники в таких местах не бывают. Но памятник алкоголику в столице нашей Родины есть.

Учились с огромным желанием

Из близлежащих сёл, что в пяти-семи километрах от Топчихи, осенью и весной ученики старших классов ходили в школу пешком. Каждый день туда и обратно шесть раз в неделю. Зимой вынуждены были жить на квартирах, так как мерить километры через степь было невозможно: дули неуёмные бураны, дорогу переметало, заламывали холода до сорока градусов мороза. Каждую зиму случались людские трагедии. Кто-то поехал на лошади в поле за сеном или за соломой, кто-то шёл из одной деревни в другую, был застигнут бураном, да так и остался в поле. Плата за постой была натуральной – продуктами. Приходилось отказывать в чём-то семье: мы уж тут как-нибудь, а ты учись. Учились с огромным желанием. Какие тогда были умные, целеустремлённые ученики! А какие были замечательные учителя! Как великолепно они учили! Как много знали! Как искренне хотели всех научить!