Крестьянская история

Ананьева Лидия

Учитель географии и астрономии, Михаил Александрович Панфилов, в ясную, морозную ночь приглашал учащихся старших классов на уроки астрономии в десять-одиннадцать часов вечера. На чистом звёздном небе показывал звёзды и созвездия: Млечный Путь, Андромеду, Кассиопею, Большую и Малую Медведиц, Полярную звезду. Тут же, на морозе, увлекательно о них рассказывал. Учил ориентироваться по Полярной звезде, если вдруг случится заблудиться. На эти ночные уроки приходили все. Знал он и про Тунгусский метеорит, и про Бермудский треугольник, и ещё много интересного. Михаил Александрович прошёл всю войну, был контужен, мог сорваться на грубость, но на него не обижались, его всё равно любили. Учитель математики, Куприян Иванович Тибекин, был строгий, требовательный, сделал планшет, заполнил его воском (пластилина тогда не было), изготовил из толстой проволоки стержни и использовал это как наглядное пособие, чтобы дети лучше постигли премудрости планиметрии. Учитель литературы, Никита Григорьевич Цысь, читал наизусть отрывки из «Слова о полку Игореве» на языке оригинала – старославянском. И не просто читал, как читают стихи, а мелодично, нараспев, растягивая слова и фразы. Мы сидели, околдованные, погрузившись в таинственно-сказочный мир наших далёких

предков. Учитель немецкого языка, Евгений Николаевич Миллер, руководил драматическими кружками – ученическим и учительским. Учителя школы ставили спектакли для населения по пьесам Н.В. Гоголя и А.П. Чехова на сцене районного Дома культуры. Это была настоящая интеллигенция, просветители. На школьных вечерах Евгений Николаевич садился на стул в углу коридора и весь вечер играл на баяне вальсы и танго. Мы танцевали, наши учителя танцевали вместе с нами. Учитель физкультуры, Леонид Фёдорович Сапрыкин, на уроках физкультуры учил нас танцевать вальс. А где бы ещё мы этому научились? Не было у нас ни художественной, ни музыкальной, ни спортивной школ. Считалось, что такие учреждения в сельской местности – излишество. Зачем это сельским детям? Обойдутся, у них есть лопаты, вилы, грабли. К любому учителю можно было подойти до уроков, после уроков, на перемене и попросить объяснить непонятное. Учитель объяснял так, как будто он только тебя и ждал: терпеливо, внятно, спокойно.

Были пионерская и комсомольская организации. Комсомольцы старших классов шефствовали над младшеклассниками. В каждом пионерском классе был вожатый из числа старшеклассников – это было комсомольское поручение. Вожатые помогали классным руководителям организовывать досуг детей, праздничные мероприятия, оказывали своим подопечным помощь в учёбе. Была и я отрядной вожатой. К этому поручению относилась очень ответственно, проводила с детьми много времени. Участвовали мои пионеры во всех школьных праздниках, спортивных соревнованиях, сдавали нормы БГТО («Будь готов к труду и обороне!»).

По весне, когда снег с полей сходил, а лужи ещё оставались, всем отрядом ходили далеко в степь «выливать» сусликов. Находили норку зверька, двое удальцов садились на корточках у входа в подземное жилище обитателя, остальные участники акции носили вёдрами воду из ближайшего водоёма, по очереди аккуратно цедили её в отверстие в земле. Через некоторое время из ямки осторожно высовывалась мокрая удивлённая головка местного степного аборигена, и он тут же попадал в ловкие руки юных охотников. Таков был тогда широко распространённый метод борьбы с вредителями-грызунами за будущий урожай. Конечно, гомон, крик, визг! Шкурки сусликов сдавали в приёмный пункт, за них платили какие-то небольшие деньги. Отловом сусликов занимались и взрослые, но они добывали зверьков капканами – таков был местный охотничий промысел. Мясо этих грызунов употребляли в пищу, вытопленный жир использовали как эффективное лекарственное средство при туберкулёзе, его можно было купить на базаре. Младшеклассники относились к своим вожатым уважительно, встречали всегда с искренней радостью: «Наша Лида пришла!» Какое было красивое название – «пионеры»! Пионер – значит первый! Теперь оно забыто, вычеркнуто из нашей истории, его усиленно пытаются заменить трудновоспринимаемым словом «бойскаут» – но это же совсем не то! (На слух слово «бой» – это вроде как война, а «скаут» похожее на «скот» – понятия несовместимые и вызывают отторжение.) В нашем родном русском языке это слово-пришелец никак приживаться не хочет, но СМИ его усиленно впихивают. А «комсомол» – звонкое, призывное, объединяющее слово! Были мы комсомольцы-добровольцы. Теперь всё заменили словом «волонтёр», изгнано из языка наше родное, такое гордое, ёмкое и понятное слово «доброволец».

Навсегда осталось в памяти, как мои пионеры-шестиклассники приветствовали комсомольцев в районном Доме культуры по случаю тридцать седьмой годовщины образования ВЛКСМ (Всесоюзный ленинский коммунистический союз молодёжи). С каким воодушевлением готовились мы к этому торжественному дню! В зал вошли колонной под заливистые звуки горна и раскатистую дробь барабана. Впереди знаменосец – лучший ученик, отличник учёбы, за ним два ассистента. Мальчики в белых рубашках, девочки в белых кофточках, все в красных галстуках. На сцене дружным пионерским салютом приветствовали сидящих в зале комсомольцев района. Звенящими задорными голосами, живо и интересно, стихами рассказали о пройденном пути, о заслугах комсомола, обо всех его орденах. Виновники торжества ответили на приветствие бурными аплодисментами. Художественную часть готовили старшеклассники. Это был праздник!

Так и жили с благородным порывом преодолеть все трудности, жить и работать на благо Родины. Так и мечтали пронести этот юношеский, комсомольский задор через всю свою жизнь. Моё поколение сделало это достойно. Взрослели. Сдавали экзамены, оканчивали школу. Потом ещё раз сдавали экзамены и поступали в вузы, техникумы. Не было ни курсов по подготовке к сдаче вступительных экзаменов, ни репетиторов. Таких понятий вообще в природе не существовало. Шпаргалками пользоваться было неприлично, стыдно. На радио была передача для младших школьников, называлась «Пионерская зорька», передача для старшеклассников «Ровесники» начиналась с обращения: «Парни-ровесники, девчата-ровесницы, здравствуйте!» Сколько было замечательных песен, стихов для детей, для молодёжи! Для детей и юношества транслировались по радио спектакли, рассказывающие о жизни молодёжи, о дружбе, любви, чести, верности, взрослении («Её друзья», «Четыре креста на солнце» и много других). Теперь уже забыты и пионеры-герои, и комсомольцы-герои.

Мои ученики иногда спрашивали меня, какая была мода во времена моей молодости. Мода? Такого понятия не было. Учительница русского языка, Елена Афанасьевна, приходила на уроки в платье из мешковины, была она из эвакуированных ленинградцев. Как она много знала! Как она умела рассказывать, как увлечённо читала стихи! Было стыдно не выучить урок и вдруг что-нибудь не ответить. Учительница начальных классов, Екатерина Алексеевна, бала одета в платье, сшитое из солдатских гимнастёрок. Михаил Александрович, географ, носил старые потёртые галифе и выцветшую гимнастёрку. Евгений Николаевич, щёголь, бегал в школу в новенькой стёганой фуфайке ярко-синего цвета и новых суконных штанах. Нарядных красок не было, да и не принято было носить яркое. И никого это не

смущало, не расстраивало. Все понимали – а где взять лучше и на какие шиши? Зарплата у учителей была мизерная. Колхозники вообще кроме абстрактных трудодней ничего не имели.

О налогах, первом платье по размеру и о «выходном гардеробе» бабушки

По окончании календарного года, когда колхоз полностью рассчитывался с государством по всем плановым поставкам (план нужно было выполнять и обязательно перевыполнять), в феврале наступившего года трудодни отоваривались. Тут следует заметить, что закупочные цены, по которым государство оплачивало колхозам за произведённую продукцию, были ниже себестоимости этой продукции. Это выглядело так, как если бы рабочий, скажем, токарь, расписываясь в ведомости при получении зарплаты, обнаружил, что ему получать нечего, наоборот, за весь свой произведённый труд он оказался должен государству. В городе продукты стоили дёшево. После денежной реформы 1961 года в городских продуктовых магазинах булка хлеба стоила от четырнадцати копеек, литр молока – восемнадцать копеек. Произведённые в домашнем хозяйстве продукты питания облагались налогом. Он назывался «план». В план надо было сдавать мясо и шкуры, если вырастил свинью или телёнка; мясо, шерсть и шкуры, если в хозяйстве были овцы; яйца, если в хозяйстве были куры. Не было плана, то есть налога, только на кошек. Кошка была в каждой избе как средство от мышей. Собак в хозяйстве держали редко, они тоже облагались налогом. Назначение собаки – стеречь дом от грабителей. Грабить было нечего, да и корма лишнего для этого животного не было. Если в хозяйстве была корова, то надо было сдавать молоко в план – триста литров за сезон при установленной жирности. Если жирность молока оказывалась ниже, то молока надо было сдать больше. Жирность почему-то у всех коров почти всегда была ниже положенной. Можно было рассчитаться за всё деньгами, но денег у колхозников не было. Чтобы как-то выжить, надо было продать то, что сумели вырастить и выкормить сами. И только тогда (если удастся продать) купить что-то самое необходимое – одежду, обувь. Но продать было непросто – товар надо вести в город. А как? На себе мешок муки до города не дотащишь, транспорта никакого не было. Как колхозники ухитрялись всё-таки доставлять свой товар на городской базар – это удивительно. Зимой базары (слова «рынок» тогда в деревенском обиходе не было) ломились от продуктов сельского хозяйства. Крестьяне оставляли себе минимум, всё отправляли в город, продавали за бесценок. Были они никудышными коммерсантами, никто не знал реальную стоимость произведённого товара, считалось, что базар скажет цену сам. Конкуренция! Гуляй, рабочий класс, выбирай, торгуйся!

Что покупал народ на вырученные деньги? Поношенную одежду с чужого плеча, старую обувь, шапки, шали, платки. Летом все крестьянки ходили в платках, босиком, берегли обувь. Мужчины всё-таки были обуты в сапоги. Лёгкой обуви не было – ни ботинок, ни туфель. Были какие-нибудь тапочки кустарной работы. Но они быстро изнашивались, для семьи это было очень накладно, уж лучше пусть сапоги, хоть и жара тридцать пять градусов. Привыкали, куда денешься! Ранней весной, когда снег начинал таять, и осенью, когда снег ещё основательно не лёг на землю, люди ходили в пимах с галошами. У некоторых для такого случая были особые валенки из тонкого войлока – чёсанки. Галоши были из серой пузыристой кустарно изготовленной резины. Зимой все обувались в пимы. После первой зимы эта обувь подшивалась (тоже были умельцы) и ещё одну зиму использовалась в подшитом виде, получалась одна пара пимов на две зимы. На третью зиму старые валенки использовались на подошву. Иногда на трудодни доставались две-три овчины грубой выделки. Из такого количества материала шубу не сделаешь. В таком случае родственники, друзья или соседи кооперировались, шили шубы по очереди. У мамы было две таких шубы-«дублёнки»: одна для хождения по фермам, другая «на выход» – в кино, на политзанятия, на совещание. Шкура домашнего животного после забоя обязательно сдавалась в пункт приёма, который назывался «Заготскот». Невыделанное сырьё подлежало оценке, за него полагалась оплата. Деньги в руки не давали, выписывалась квитанция, в которой указывалась стоимость товара. Этот, как бы теперь сказали, «сертификат», можно было отоварить готовыми кожаными изделиями для изготовления обуви: голенищами, союзками, задниками, подошвами, стельками. В течение двух-трёх лет накапливался полный набор деталей для пошива пары сапог. Их шили вручную великолепные сапожники-мастера, шубы, шапки шили скорняки. И тех, и других было немного, один-два на всё село. В девятом классе из такого набора мастер сделал мне хромовые сапоги. Шик.

Когда я училась в пятом классе (1952 год), мне купили новенькие кирзовые сапоги по размеру и новую фуфайку с чёрным сатиновым верхом. Фуфайка бала не на мой рост – широкая и длинная, как всегда, завезли один размер, сестре Тамаре купили такую же. До этого я донашивала то, что оставалось от сестры. Рукава обновки пришлось подвернуть, но это не испортило моего праздничного настроения, я ходила такая нарядная! У других и этого не было. Подружка моя носила в школу галоши на два размера больше и до самого лета – не по размеру длинное и широкое вытертое пальто с совершенно облезлым кроличьим воротником.

Когда я пошла в седьмой класс, а Тамара – в девятый, мама решила одеть нас для школы в платья из штапельного полотна. По этому случаю обратились к портнихе. Швея предложила свой фасон, несколько раз приглашала на примерку. Платьица получились красивые: с воланами, юбка клиньями. Рисунок ткани скромный, очень приятный, мягкий коричневый фон с нежными зелёными, жёлтыми, розовыми листочками. Это было первое платье, сшитое по моему размеру. Помню, как шла я в этом наряде в школу первого сентября, торжественно, с достоинством, чувствовала себя барышней: смотрите, какая я уже взрослая и красивая! Старалась вести себя степенно, как серьёзная, умная девочка, к которой все должны относиться с уважением. А как берегли мы эти платьица – они были предназначены только для школы. Наши родители тоже были довольны. Прошло несколько дней, и вдруг бабушка стала настойчиво убеждать нас, что платья сидят на нас плохо, «фонбрки» (так она называла воланы) торчат, клинья висят. Авторитетно посоветовала, чтобы мы эти платья не носили, а то, мол, все будут смеяться. Эта был очень веский аргумент. Носить платья мы перестали. Какое-то время они сиротливо лежали в уголке сундука вместе со старым бельём, потом исчезли вовсе. Видимо, бабушка определила их на прихватки для чугунов.