Крик совы перед концом сезона
Шрифт:
В компании был и журналист из Литвы. Как он туда попал, Владимир не понял. Только обратил внимание, что прибалтийский гость несколько раз довольно резко высказался по поводу оккупации. Все решили: имеет в виду немецкую. Однако парень внятно объяснил: он говорит о советской оккупации.
– Если бы остались немцы, мы бы сейчас жили, как в ФРГ.
Кто-то в компании неодобрительно фыркнул, остальные смутились – спорить с почти что иностранцем показалось неудобным. Но тут раздался жёсткий голос Савельева.
– Вы бы лаптями щи хлебали. Если бы остались вообще, как народ. Скажи спасибо, что Союз создал вам промышленность, построил города. Поднял… из грязи в князи.
Литовский
Теперь он снова услышал сожаление о неудавшейся победе немцев. И от кого?
– Может, тебе напомнить, кто я и кто ты? Ну, ладно: я – русский. Глядишь, остался бы жив. Какое-то количество им надо было оставить… Работать на господ… Чистить сапоги. Я бы, может, чистил сапоги их солдатам… офицерам. Но ты же еврей! Или думаешь, что показывали в Освенциме – советская пропаганда? По-твоему, выходит, и Холокост пропаганда? Я бы, может, чистил сапоги. Но той ваксой, которую сделали из тебя!
Потрясённый, Волков замолчал. Он не знал, что говорить. Почему-то вспомнил об отце, который жил с матерью и старшей сестрой в Воронеже. Вот если б ему сказали сейчас такое, как бы он себя повёл?
Отца забрали на войну в 42-м, когда ему исполнилось 18 лет. Попал на Волховский фронт. Во время неудачной попытки советских войск прорвать блокаду Ленинграда в районе Синявинских болот был ранен. Вторую рану получил при освобождении Новгорода зимой 44-го года. Третью – самую тяжёлую – под Берлином. Но пришёл – руки-ноги целы, по мирному времени парень ещё – 21 год. Только серые от проседи виски показывали, как дались старшине Волкову орден Красной Звезды, два – Отечественной войны обеих степеней, медаль «За отвагу» и несколько других наград. Сын его в 37 лет не имел ни одного седого волоса, и выходило, что ранняя седина – не родовая наследственность.
Война долго не отпускала Волкова-старшего. Уже Владимир в школу пошёл – семь лет со смерти Сталина минуло, уже в пионеры приняли, а отец, как выпьет в компании, особенно, если приходил сосед Василий Андреич – тоже бывший фронтовик, так где-то через полчаса-минут через сорок запевает первую из любимых. Позднее Владимир узнал: песня называлась «Марш артиллеристов»:
Артиллеристы, Сталин дал приказ. Артиллеристы, зовёт Отчизна нас. И сотни тысяч батарей, За слёзы наших матерей, За нашу Родину – «Огонь! Огонь!»Отец начинал, а Василий Андреич подхватывал, и тут же плечи мужчин распрямлялись, сами мужики гордо глядели друг на друга, отбивали маршевый ритм, кто кулаком по столу, кто вилкой, и через некоторое время маленькому Вовке хотелось пропечатать перед отцом и дядей Васей настоящий солдатский шаг.
Выпив ещё, и не одну-две стопки, отец вдруг замолкал, выключался из разговора; взгляд останавливался, словно его приковывало к чему-то мощному и тяжёлому, видимому только отцу и только до него доносящему волны излучения. За столом продолжался разнобойный разговор, кто-то кому-то передавал тарелки, кто-то смеялся, и в этой рассыпчатой всеобщей расслабухе вдруг раздавался рыкающий прокашель. Гости поворачивались к хозяину – Николаю Васильевичу Волкову. А он, нахмурившись, опустив голову, будто от большого горя, начинал даже не петь, а вроде как декламировать трудно выговариваемые слова:
Выпьем за тех, кто командовал ротами, Кто замерзал на снегу.Голос его вдруг
В речитатив вступал Василий Андреич и, в отличие от Волкова-старшего, уже выводил слова на мелодию:
Выпьем за тех, кто неделями долгими В мёрзлых лежал блиндажах, Бился на Ладоге, дрался на Волхове, Не отступал ни на шаг.Компания напрягалась, люди прекращали разговоры, и последние слова подхватывало большинство:
Выпьем за Родину, выпьем за Сталина! Выпьем и снова нальём.Из всей той суровой песни Владимир помнил лишь часть. Взрослым пытался найти, кто автор и композитор. Спрашивал отца. Тот не знал. А ещё позднее сын понял, что имя Сталина отцовы товарищи-фронтовики и сам он специально возвращали в тексты переделанных песен в знак протеста против хрущёвского развенчания культа личности. Не могли они смириться с тотальным растоптанием имени человека, который был для них знаменем и образцом сурового аскетизма.
Горбачёвская перестройка добавила ветеранам страданий и горечи. Сначала крадучись, потом всё открытее пошли разговоры о том, что война Советского Союза против фашистской Германии была, ну, не то, чтоб уж совсем несправедливой, но вовсе не такой благородной, как её преподносили все десятилетия после Победы. Она, мол, принесла народам Европы не свободу, а порабощение социализмом. Да и победа Советскому Союзу досталась из-за бесчеловечности Сталина и жестокости Жукова слишком дорогой ценой. Надо ли было отдавать жизни, чтоб заменить одну несвободу – фашистскую, на другую – советскую? Ветеранам стали внушать, что никакие они не герои. «Вы на штыках разнесли по миру заразу казарменного социализма, – жалили их горбачёвские „прорабы перестройки“. – За это многие в Европе вас ненавидят, и правильно делают».
Отец не любил писать письма. Не потому, что грамоты у наладчика станков с числовым программным управлением было маловато. Считал, что если рассказывать всё в письмах, реже ездить будет сын. Да и не опишешь всего, что можно сказать. В последний приезд, как раз накануне их летней рыбалки с Карабановым, отец рассказал об инциденте возле проходной его авиационного завода. В некоторых цехах появились новые работники. Сначала пробовали устраивать собрания в цехах в поддержку Горбачёва, перестройки, демократизации. Люди не откликнулись. Потом стали сбивать митинги за проходной. Там уже задерживался кое-какой народ, но большинство проходили мимо.
Перед Днём Победы снова зазывали выходящих со смены рабочих. Николай Васильевич Волков остановился. Думал, начнут, как всегда, поздравлять ветеранов. Привычно разгордился, старым соколом поглядывал на окружающую молодёжь.
Но к его удивлению, первый же оратор стал говорить о том, что хотя воевали советские люди отчаянно и многие сложили головы, только надо ли было делать это? Берлинская стена разрушена, Германия объединяется – ФРГ поглощает социалистическую часть. Богатые немцы дают деньги, чтоб наши войска скорее убрались оттуда. Всё, что сделал Советский Союз, оказалось ненужным. Тогда зачем, спрашивал молодой белобрысый оратор с надутыми, как у хомяка, щеками, надо было отдавать самое ценное – жизнь?