Крик совы перед концом сезона
Шрифт:
Загонные зимние охоты на крупного зверя – лося, оленя, кабана, – как правило, требуют много людей, нужны несколько загонщиков, но ещё больше – стрелков, чтобы охватить вогнутой дугой значительный массив леса. Обычно приезжают уже заранее сколоченные команды – чужих в устоявшийся коллектив берут неохотно. Неизвестно, как люди себя поведут, какой у них опыт, как стреляют.
Но бывает, что приезжают две-три небольших группы. Тогда руководитель охоты – для успеха – соединяет их в одну команду: выход зверя на кого-то из десяти-двенадцати стрелков более гарантирован.
Волковская компания уже начала складываться: вчетвером съездили на несколько охот. Приглядывались друг к другу, пока не знали характеров, манер, житейских
Однажды приехали за лосём. Их четвёрку объединили с пятью незнакомыми охотниками. Как оказалось, там некоторые увиделись впервые.
Охота задалась нелепая. Стрелки из другой команды сначала по зверю промазали. Лось ушёл через «номера». Во втором загоне, организовать который потребовалось много времени, они зверя только ранили. Егеря, ругаясь, пошли по следу, а всем городским велели выходить к оставленным на шоссе машинам.
Короткий зимний день быстро гас. Волковская группа вышла к дороге в сумерках. Остальных не было. Начали сигналить, стрелять. По темноте пришли трое, двое оставались где-то в лесу. Уже егеря вернулись, стали беспокоиться. Наконец, после очередной пущенной ракеты, далеко в лесу раздался выстрел. С фонарями и криками пошли навстречу. Через некоторое время встретились. Карабанов вёз лежащего на лыжах человека. Тащить ему пришлось далеко. Охотник, стоявший на последнем «номере», услыхал карабановское «отбой», но вместо того, чтобы пойти по лыжне вслед за доктором, решил срезать путь. Карабанов думал, что мужчина идёт за ним. Но неожиданно услыхал где-то сбоку, в глубине леса, пронзительный крик. Со страхом повернул на него – крик хоть и стал слабее, но не прекращался. Минут через двадцать увидел человека, который не стоял, не лежал, а словно повис наискосок в воздухе – ноги в снегу, а голова над буреломом.
Оказалось, мужчина попал лыжей в невидимое под снегом нагромождение ломаных стволов. Падая набок, вывернул стопу. Но самое драматичное – острым, как копьё, суком пропорол штанину и проткнул бедро.
Счастье мужика, что услыхал его хирург. Он быстро освободил охотника, снял с себя рубаху, разорвал её и сделал перевязку. Понимая, что самому будет жарко, а раненого надо одеть потеплее – неизвестно, сколько тому придётся лежать на лыжах, – Карабанов натянул на него свой свитер.
Когда их встретила группа мужчин – с егерями отправились Волков и Нестеренко, раненого трясло, а Карабанов дышал, словно загнанный лось. Уже тогда, лет в тридцать, он был заметно толстоват. Нижняя нательная рубашка насквозь промокла, и даже на куртке под мышками выступили влажные пятна.
Возле машин Карабанов умело перебинтовал пострадавшего – только тут все узнали, что он хирург, а затем поехал вместе с раненым в районный городок.
Перед отъездом Волков пригласил доктора на следующую охоту с их компанией – лицензия оставалась неиспользованной. Новые товарищи не возражали.
Постепенно Карабанов стал своим в небольшом охотничьем коллективе. Он много знал в разных областях: от истории и литературы до плотницких дел и собаководства, не говоря, конечно, о медицине. Особенно интересовался политикой – читал не только издаваемое в Советском Союзе, но и привозимое из-за границы. Постоянно слушал «Голос Америки», «Свободную Европу», Би-би-си, «Немецкую волну». Первым приносил кассеты с популярными на Западе исполнителями. Не отказывал товарищам в разных медицинских справках. Несмотря на растущую тучность, был вынослив, когда приходилось далеко идти на лыжах. Стрелял почти, как «снайперы» Волков и Слепцов, а в иронии порой не уступал Андрею Нестеренко.
Правда, ирония эта, особенно по поводу власти, была чем дальше, тем более уничижительной. Остальные тоже поругивали власть, пародировали, кто как умел, речь Брежнева, недобро говорили о дефиците, ёрничали по поводу
Но у Сергея оценки получались злее, и он не раз говорил, что гримасы системы – это и есть подлинное лицо народа. Каждый народ, повторял доктор, имеет ту власть, которой заслуживает.
С ним в чём-то соглашались, что-то оспаривали. Сначала Андрей Нестеренко. Потом Волков. И если инженер-электрик, двигая бровищами, не очень выбирал слова, то учитель старался обходительно переубедить Сергея. У каждого народа, говорил он, есть подъёмные и провальные периоды. Ни один народ не избежал этого. Но только история покажет, каким в действительности был тот период, который современниками оценивался со знаком плюс или минус.
Когда возвращались с рыбалки, снова зацепили власть и народ. Бензин в карабановских «Жигулях» был на исходе. Пришлось сворачивать к окраине маленького городка. Заправки почему-то ставили в населённых пунктах, а не на трассах, где они были нужнее всего. Причём одна от другой находились так далеко, что люди не рисковали ехать без запаса.
– И как тебе нравится это стадо? – бросил Карабанов, подъезжая к АЗС. К двум колонкам выстроилась большая очередь. Она продвигалась медленно – водители заливали бензин в машины и в канистры. Некоторые пытались словчить – протиснуться вперёд. Их осаживали: с матерщиной, злобными криками.
– Нормальный, не скотский народ давно бы сбросил такую власть, – сказал Карабанов, останавливаясь в конце очереди. – А эти, как рабы, терпят. Нет! У народа с рабьей душой не может быть хорошего будущего.
– Между прочим, этот народ… с рабьей, как ты говоришь душой, спас от рабства и себя, и многие народы Европы, – заметил Волков.
– Да лучше бы он не спасал! – воскликнул доктор, и серые глаза его под набрякшими веками аж потемнели от ярости. – Победители хреновы! – резко показал через стекло на очередь. – С орденами в хлевах. По двадцать-тридцать лет ждут бесплатной квартиры, не могут свободно купить машину. А купят – вот так: в паскудстве. Лучше бы немцы нас победили. Жили б мы сейчас, как они.
Волков на мгновенье окаменел. Потом растерянно спросил:
– Ты… шутишь, Сергей?
Поглядел на товарища. Тот сидел, уставившись на очередь. Учитель с облегчением улыбнулся: конечно, это не всерьёз.
– Ну, и шутки у тебя, Карабас.
– А я не шучу, Володя, – строго сказал Карабанов. – Ты погляди: все побеждённые нами страны живут лучше нас. Япония… Германия… Значит, власть наша ни к чёрту, если почти через полвека разгромленные оказались богаче победителей. Я уж не говорю о Штатах, Англии, Франции… Пусть бы уж нас победили, а не мы.
– Ты вообще-то соображаешь, что говоришь?
Волков стал быстро скручивать кончик уса в острое жало. Недавно ему уже пришлось услышать в одной компании явный намёк на то, что побеждённые живут лучше победителей. Тогда по какому-то поводу собрались выпить коллеги волковской жены Натальи – журналисты. Она уговорила Владимира прийти – ей всегда было уютней, когда рядом сидел красивый, видный, компанейский муж. Журналисты оказались разные. Всех заводил и, похоже, был организатором кареглазый, стройно сложенный мужчина лет за сорок – весельчак и балагур, успевающий увидеть за столом буквально всё. Одному он показывал, что пора налить. Другого поднимал: скажи тост. Третьему напоминал не забыть про женщин – их в компании оказалось две: Наталья и журналистка с Центрального телевидения, которую пригласил заводила-организатор. «Мы у неё выступаем в „Прожекторе перестройки“, – сказала Волкову жена. – С Виктор Сергеичем», – показала она на командира застолья, и Владимир вспомнил, где он видел этого балагура. Виктор Савельев – обозреватель известной газеты, в жизни выглядел несколько иначе, чем на экране, но Волков знал по прежней работе жены на телевидении, что там с каждым выступающим перед эфиром работают гримёры.