Крик совы перед концом сезона
Шрифт:
Он помолчал, улыбнулся.
– Правда, мы к тому же умеем прятать военные концы в мирную воду. Но што американская разведка намного преувеличивает наши затраты – это факт. С одной стороны, можно больше денег затребовать у ихнего правительства на оборону. С другой – нашему обывателю есть возможность всучить любые цифры – истины-то никто не знает. Твоя вобла вон какую икру мечет! С чьих-то слов, конечно. А молчание власти только помогает этому.
Волков с нескрываемым удивлением и уважением глядел на Слепцова. Он не представлял Павла таким разговорчивым да ещё и столько знающим.
– Вижу, вижу твой вопрос, – сказал тот с редкой
Утром к учительской Волков подходил с азартным настроением. Он представлял, как ещё до уроков кто-нибудь спросит, будет ли сегодня зарплата, как Нина Захаровна опять скажет о бесстыдстве партократов, живущих за счёт простых учителей, назовёт врагом народа советский военно-промышленный комплекс, и с каким интересом будет потом слушать она и другие преподаватели умные разъяснения учителя французского языка. «Тоже ведь не сладкая жизнь, – думал он об Овцовой. – Мужа давно нет… да и был ли?» Впрочем, допустить, что Нина Захаровна родила дочку без мужа, вне брака, Волков не мог. До горбачёвской поры эта не выделявшаяся в коллективе женщина с удлинённым лицом и столбообразной фигурой, если и выступала на партсобраниях или заседаниях педсовета, то чаще всего с рассуждениями о чистоте взаимоотношений между людьми, о нравственном облике современной молодежи, который её всё больше беспокоил. Так что понятия «Овцова» и «свободная любовь» для многих были несовместимы. «А что муж? – продолжал думать Волков, кивая направо и налево на приветствия учеников. – Может, был какой-нибудь алкоголик. Поэтому и бросила… Теперь надо учить дочь-студентку. Да ещё мать на пенсии. Нет, не сладкая жизнь. А тут ещё я дёргаю…»
Ему стало неловко за свой недавний выпад. Поэтому когда Владимир Николаевич вошёл в учительскую, он был миролюбив, как сотрудник гуманитарной миссии до прибытия в очаг межнационального конфликта. Но его тут же огрели вопросом:
– Вы когда будете извиняться перед Ниной Захаровной?
Две молодые соратницы Овцовой смотрели на него в упор, как на стоящего у расстрельной стенки преступника.
– За што?
– За своё поведение. Вы ещё такой молодой человек, а уже ретроград. Весь народ за демократические перемены, а вы хуже партократа.
– Та-а-к…
Волков начал скручивать правый кончик уса, что было первым признаком раздражения.
– И в чём это проявляется?
От костерка миролюбия уже шло не тепло, а едкий дым.
– А вы не знаете, Владимир Николаевич? – сказала, поднимаясь Овцова. – В стране повсюду отказываются от назначенных руководителей трудовых коллективов. Демократическим путём выбирают из своей среды…
Тех, кто способен быстрее повести людей на слом тоталитарной машины. Меня хотели выдвинуть наши товарищи – Надежда Аркадьевна и Марина Викторовна…
Завуч показала на двух фурий демократии, расстреливающих взглядами учителя французского языка.
– …директор наш – Виктор Петрович – уже устарел. Ему нужна замена. А вы сказали в учительской… Ну, это просто безобразие с вашей стороны!
– А што я сказал?
– Сказали: «Нине Захаровне нельзя давать власть. Она приведёт нас к беде. Она не знает, куда вести».
– А-а, вон вы о чём. Да, я так говорил. Теперь ещё больше
– Зачем её сохранять – такую уродину? Ни еды, ни свободы, ни красивой одежды. Одни ракеты с танками. Это здание надо сломать. А на его месте построить новый, цивилизованный дом.
Волков нахмурился.
– Один раз уже сломали. До основанья. Ваш дядя постарался. Слава Богу, через дядь прошли. Поднялись… Стали второй державой мира… Теперь племянница бегает с топором. Вы тут говорили нам про танки. Про военно-промышленный комплекс. Призывали равняться на другие страны, которые, вроде бы, в отличие от нас, не торгуют оружием. А на деле-то всё оказывается совершенно не так!
Волков начал увлечённо пересказывать услышанное от Слепцова. Собравшиеся было уходить учителя остановились. Кто-то сел, но другие так и стояли, прижав к груди классные журналы или держа в руках стопку тетрадей. Для большинства это был первый рассказ, который приоткрывал истинное положение в оборонном комплексе Союза и показывал влияние ВПК на экономику страны.
Когда пошло про «Иран-контрас», завуч встала.
– Вы подождите, Нина Захаровна, – остановил её Волков. – Сейчас будет самое интересное.
Он в деталях пересказал эту историю, усиливая, где голосом, где мимикой, отдельные моменты. Не забыл ни про суд, ни про увёртки американского президента Рейгана. А в конце назвал цифры, на сколько продают оружия США и на сколько – Советский Союз.
– Ваши любимые американцы продают в два раза больше. Значит, они в два раза безнравственней нас? А вы заставляете равняться на них. Куда ж вы поведёте с такими знаниями? Израиль – крошечная страна, а по торговле оружием среди первых в мире. Это тоже высокая нравственность?
Все уже не смотрели на Волкова. Глядели на Нину Захаровну. Её лицо было в красных пятнах. Ярко накрашенные губы тряслись, словно их изнутри что-то толкало, пытаясь вырваться наружу. Наконец, завуч не выдержала.
– В-вы… Вы – наха-а-л! – крикнула она, широко открыв рот. И в этот момент, когда ещё звучало яростное «а-а-а», бюгельный зубной протез внезапно выскочил у неё изо рта. Сверкнул возле верхней губы и, если бы не молниеносный взмах завучевой руки, упал бы на пол. Нина Захаровна на лету остановила его ладонью, рывком двинула голову вперёд и почти в воздухе схватила ртом бюгель. «Как щука блесну», – с изумлением подумал Волков. Он не знал об искусственных вставках во рту Нины Захаровны и потому растерянно замолчал, догадываясь, что теперь он для Овцовой ещё больший неприятель. Женщина может многое простить, но только не разоблачение – пусть невольное – её физического недостатка.
– Откуда ваши сведения? – срываясь на визг, крикнула она. – Из КГБ?
– Мои – от советского экономиста. А ваши – из ЦРУ? – с издевательской вежливостью спросил Волков, застёгивая портфель, чтобы идти на урок. В коридоре его догнал Мамедов.
– Ну, тэпер, Владымир Николаич, тэбя достанут. Нына Захаровна будэт твой личный враг. Скушаит.
– Подавится, – спокойно ответил учитель французского и пошёл в класс.
Глава седьмая