Крик жаворонка. Жизнь и судьба Ивана Трубилина
Шрифт:
В первые послевоенные годы на том и выехали, что на каждом подворье (и не только в селе, но и на окраинах городов) массово замычало, захрюкало и закудахтало. После денежной реформы 1947 года и отмены карточной системы народ еще долгое время кормил сам себя и, надо сказать, делал это неплохо, особенно на Кубани, где земля и труд довольно быстро дали скороспелую продукцию: кур, уток, гусей, индюшек, кроликов, коз, да и свиней тоже.
Армавирский вокзальный перрон очень скоро стал показателем растущих возможностей кубанской степи в производстве продуктов питания. К поездам дальнего сообщения жители ближайших станиц с каждым годом несли все больше и больше. Да разнообразие
И это в промышленном Армавире, а что делалось на полустанках! Загорелые люди, возвращающиеся с отдыха в Сочи, суетливой гурьбой выскакивали из вагонов, чтобы по пути домой закупиться яблоками, грушами, помидорами, баклажанами. Вишню и сливы в тамбуры тащили ведрами.
Я хорошо помню, как в начале шестидесятых годов, после летних каникул, мы с мамой, три брата, возвращались из Краснодара к себе в полуголодный Урал, где отец работал в управлении Свердловской железной дороги, и везли с собой целый мешок кубанских семечек, которые потом всю зиму грыз весь подъезд нашего многоквартирного дома по улице Челюскинцев.
Но грозному Хрущеву не нравилось, когда личное подворье отвлекает селянина, да и городского жителя, особенно из мелких городов (Кропоткин, Гулькевичи, Новокубанск), одной ногой всегда стоящего на земле, от государственных забот, ибо, по его убеждению, ничего нет страшнее для социализма, как частнособственнические интересы, проявляемые даже в таком невинном деле, как поросенок во дворе.
Кого-то осуждать за это дело, тем более сейчас, глупо. Особенно, если руководствоваться вещими словами Шота Руставели: «Всякий зрит себя стратегом, видя бой со стороны». А ведь шел настоящий бой: за страну, за ее могущество, за создание того уровня благополучия, какого советский человек никогда не знал. Начинались массовое жилищное строительство, химизация сельского хозяйства, которая потянула за собой производство удобрений и средств защиты растений, отсюда пошла в рост и урожайность. Но главное, Хрущев решился скинуть с крестьянина бремя властной диктатуры, понимая, что рано или поздно единоличный вождизм приведет в поле к необратимым последствиям. А это очень плохо, тем более уже был такой опыт, когда вышибали из селянина зерно продотрядами.
Чего бы о нем впоследствии не говорили, а говорить, особенно сейчас, можно о многом, Хрущев приблизил высшую власть к народу на расстояние вытянутой руки. Ездил, беседовал, радовался, возмущался, спорил, убеждал, шутил и топал ногами, грозил кулаком, но, в отличие от Сталина, был чрезвычайно (как тогда казалось) земным человеком, кампанейским, пока снова не превратился в единственного судью всего и всех, захватившего право на истину.
Часто выступал с любых трибун, причем подолгу, насыщая сказанное примерами из личной жизни, сочными метафорами и сравнениями, называя при этом сотни фамилий руководителей, которых хвалил или ругал по поводу, иногда и без него. Просто так, под настроение… Как, например, того же «кубанского» Суслова. Попасться ему под «горячую руку» было опасно – он принимал решение мгновенно, безоговорочно, а часто и бездумно. Вот этого все и боялись!
Однажды был такой случай. Летит он тихоходным самолетом Ил-14 с инспекционным осмотром полей Липецкой области. Понятно, с большущей свитой, в числе которой находится и министр сельского хозяйства СССР Константин Георгиевич Пысин. Тот еще при Сталине состоял в немалой должности, был секретарем Молотовского (потом переименовали в Пермский) обкома партии.
Мужчина возрастной,
Человек он в партийной среде авторитетный, после разгрома «антипартийщиков» за горячую поддержку Хрущева занял должность руководителя Алтайского крайкома КПСС, а оттуда вскоре и «скакнул» в кресло министра сельского хозяйства СССР. Откровенно говоря, оно являлось самым «расстрельным» в любом российском правительстве. На того министра можно было всегда списать трудности продовольственного обеспечения, что делали не раз, даже с легендарным и верноподданным Полянским.
Так вот, летит тот самолет, где на переднем месте устроился насупленный Никита Сергеевич, поскольку сильно рассердился еще в Липецке. Ему очень не понравились темпы освоения залежных земель, которых в липецких перелесках в то время была пропасть. Молча смотрит в иллюминатор, сердито сопит, иногда задает Пысину вопрос:
– А это чьи угодья?
Понятно, что министр не знает (да и знать не может), что за земли плывут в данный момент под крылом.
– Трудно так сразу угадать, – пожимает Пысин плечами, и вдруг из-за министерской спины раздается уверенный голос:
– Это, Никита Сергеевич, картофельные поля колхоза имени Мичурина!
Летят дальше. Хрущев снова спрашивает, глядя на ржавеющую технику, стащенную до бесформенной кучи под открытое небо на опушке леса:
– Это чье хозяйство?
Министр, понятно, молчит. Ну, откуда ему, столичному жителю, знать, чьи трактора брошены на произвол судьбы в том безлюдье? Голос из-за спины тут как тут, поясняет:
– Это земли колхоза «Светлый путь» Добринского района. В основном занимаются производством картофеля, немного сахарной свеклой…
– А урожайность? – продолжает дотошный Никита Сергеевич.
– Если по картофелю, то где-то порядка ста восьмидесяти центнеров с гектара, – отвечает голос из свиты. – Могло быть и больше, но много из-за погоды остается на полях… Дожди мешают, людей не хватает…
– А ну подойди сюда! – Хрущев извлекает из придворной толпы кряжистого мужчину, который оказывается директором одного из совхозов того же Добринского района. На вопросы отвечает четко, кратко, толково, в чем угадывается «военная косточка», и Хрущев это улавливает:
– Воевал?
– Так точно! Начинал под Киевом, под вашим началом, Никита Сергеевич. Закончил в Берлине заместителем командира батальона 10-й гвардейской танковой дивизии.
Хрущев оживился:
– Награды есть?
– Два ордена Отечественной войны II степени, остальное медали… Недавно удостоен Героя Социалистического Труда…
– Ну, молодец! Образование?
– Воронежский сельхозинститут, агроном-семеновод…
Хрущева не узнать, куда багровая сердитость делась. Всей своей грузностью разворачивается к окружению:
– Ну вот вам, товарищи, готовый министр сельского хозяйства!
Так одномоментно и сменил «первый» поникшего Пысина на Ивана Платоновича Воловченко, забравшегося в тот Ил-14 в конце всех, директором совхоза «Петровский» Добринского района (того самого, над которым летали), а спустившегося на землю уже руководителем сельского хозяйства всей советской страны. Вот такие удивительные прыжки… Свита, несмотря на привычность к неожиданностям, была ошарашена. Расстроенного Пысина на следующий день опустили до должности рядового инспектора сельхозотдела ЦК КПСС.