Крик жаворонка. Жизнь и судьба Ивана Трубилина
Шрифт:
– Двенадцать – пустая бутылка из-под водки…
Это уж под всеобщий хохот, поскольку бутылки тогда сдавали все – и бедные, и состоятельные. Иван Тимофеевич остудил неожиданную веселость Ученого Совета ремаркой из сталинского доклада на XIV съезде партии, состоявшемся аж в декабре 1925 года и вошедшем в историю страны как «съезд индустриализации».
– Я хочу напомнить вам, уважаемые коллеги, поскольку уже тогда, в самом начале создания нового общества, в фундамент экономики закладывалось то, что впоследствии во многом и стало основой, на которой, к сожалению, выстраивалась конструкция социалистической индустриализации. Вот, например, сталинский вывод по этому поводу: «Позвольте два слова об одном из источников резерва – о
– Заметьте, – продолжил диссертант, – это было сказано в 1925 году, когда в стране еще не было ни единого тракторного завода, а через пять лет их построено три – в Сталинграде, Челябинске и Харькове, с суммарной мощностью в 150 тысяч машин в год… Вот таков итог, и тем не менее в 1949 году правительство идет на снижение «водочных денег»… С моей точки зрения – это была попытка расположить народ к власти, особенно накануне юбилея вождя…
В результате юношеских размышлений Иван Трубилин решил поступать в институт, более всего отвечавший его мечтаниям, где даже в названии определялись возможности их реализации: институт механизации сельского хозяйства. Поступал в Таганроге, а оказался в Мелитополе – институт вскоре туда перевели. Кто думал, что это будет когда-то два разных государства…
Тот период стал не только временем его человеческого взросления, но и гражданского возмужания. С одной стороны, выбор определила эпоха, с другой – личный характер: ищущий, неугомонный, но при этом дружелюбный и общительный. Иван гармонично вошел в студенческую семью. Именно в семью, а не в среду, поскольку человеком был открытым, компанейским, жизнь которого в многокоечном общежитии больше радовала, чем тяготила. Это когда продуктовая посылка из дома под молодецкий восторг сразу кидалась на общий стол, а коллективная погрузка в железнодорожные вагоны местных арбузов, предназначенных для пролетариата Харькова, считалась «котловым» заработком. Да и «семья» состояла из таких же, как он, простых сельских парубков и девчат.
Больше, конечно, украинцев, что ни в коей мере никого не напрягало, а уж тем более не обостряло отношений при любых вариантах национальной принадлежности. Об этом вообще никто и не задумывался, хотя что такое братское единство Иван узнал во время одной памятной поездки, когда только открывал для себя среду нового обитания.
Мелитополь – небольшой городок, расположенный почти по центру Запорожской области, известной исторической Сечей, а из современности не менее легендарным Днепрогэсом. Поехали туда студенческим курсом на учебную экскурсию, и Иван оказался сражен силой инженерной изобретательности, с которой укрощены дикие днепровские пороги. Знаменитая плотина только-только восстановлена и упругой преградой вновь направляла всесильный днепровский поток на турбины, что вырабатывали ток для Донецко-Криворожского промышленного комплекса.
Для юного воображения, тем более в поиске сильных впечатлений – это всегда на уровне потрясений. Особенно когда экскурсовод, пожилой инженер из команды подрывников, стал рассказывать, как 18 августа 1941 года, по приказу Генштаба Красной Армии, плотину взорвали, а вместе с ней и машинный зал со всеми девятью турбинами. Поскольку посетители были не просто экскурсанты, а студенты, осваивающие энергетику и механику, то сопровождающий специалист особое внимание уделил истории создания электростанции, главным образом ее техническим особенностям.
– Это
Ивану, который до этого не видел ничего подобного, нереально огромное сооружение виделось как откровение. Он смотрел во все глаза и не удержался от вопроса:
– Как же рука могла подняться на такое?
Поправив очки, инженер внимательно посмотрел снизу вверх на высокого юношу и потом ответил:
– Безусловно, это было одно из самых нелегких решений, которое вынуждено приняло советское командование. Но оставить Днепрогэс врагу – это значит дать ему возможность на наших же заводах выплавлять металл, собирать военную технику, добывать руду, уголь. Как не больно признать даже сейчас, но приказ Ставки оставлять противнику только выжженную землю являлся единственно верным. Со слезами на глазах, но мы его выполнили… Взрыв вырвал часть плотины, чем вызвал огромную волну, разлившуюся по днепровскому низовью. Это на время остановило немецкие танки…
– Гитлеровцы пытались восстановить Днепрогэс, – продолжил рассказ бывший подрывник, – и даже установили свое оборудование, но осенью 1943 года, когда началось наступление советских войск, тут разыгралась одна из самых драматических историй, связанная со спасением электростанции. Немцы решили не просто взорвать плотину, а уничтожить ее вовсе, при этом затопив наступающие советские войска, похоронив под водой тысячи гектаров плодородных земель.
Они стаскивали к плотине все, что взрывалось: снаряды, мины, авиабомбы, гранаты, промышленную и боевую взрывчатку. Везли составами почти полтыщи взрывчатых веществ и предметов. Был у них такой генерал – Готхард Хейнрици, командующий 40-м танковым корпусом, которого сами немцы называли «ядовитым гномом». Так вот на этого «гнома» и возложили разрушение Днепрогэса. Помешали замыслу наши десантники. Они внезапно высадились и сразу вступили в бой. Погибли почти все, но плотину спасли. Гитлеровцам удалась лишь малая часть задуманного. Мы тогда вытащили из тела плотины сотни неразорвавшихся предметов…
Студенты, окружив невысокого, щуплого человека в очках с толстыми стеклами, совсем невоенной наружности, но с широкой орденской планкой на пиджаке, слушали его рассказ, затаив дыхание. Понятие, что такое вражеское нашествие, для Ивана Трубилина было не пустым звуком. Он хорошо помнил, как по кубанской земле катились такие же танки со свастикой, как расхлыстанная солдатня волокла живность с подворий, с гоготом ловила по улицам кур, расстреляв между делом всех станичных собак.
Семью спас дед, сохранив ее от оккупационных ужасов: с облавами, полицаями, угонами в Германию. Укрыл на дальнем хуторе, где удалось пережить худшее. Правда, иногда каратели заскакивали, но убедившись, что по хилым мазанкам обитают только старые и малые, переловят оставшихся кур и уток (остальное давно забрали) и обратно на своих мордатых машинах чесать уже вычесанную до голодного блеска кубанскую степь. Так и удалось переждать оккупационные страхи, поскольку Шкуринская попала в самый эпицентр военного противостояния.
Посещение Днепрогэса для Ивана стало не только еще одним аргументом о правильности выбранной профессии, но и ярким побудительным примером всенародного героизма, проявленного при защите Отчизны. Для него это всегда было свято…
Юноши и девушки первого, рано повзрослевшего послевоенного поколения, определяя место в жизни, хорошо понимали, что им придется многое брать на себя, прежде всего от той жертвенности, с которой молодые воины не позволили фашистскому идолу разрушить Днепрогэс. Это ведь не просто некий промышленный объект, а символ общенациональной мощи и гордости, вдохновляющей всякое новое поколение на новые и славные дела во имя процветания Родины.