Крик

Бёгле Николя

Доктор Хёуг на секунду опустила взгляд, но осталась непреклонной:

– Послушайте, инспектор, я… я просто не могу на это пойти. Сара откинула волосы, скрывавшие правую, обожженную, сторону лица.

– Я была рядом с профессором, когда он устроил взрыв, который спровоцировал пожар во всем здании. Я видела, как он улыбался, – соврала она. – Предвкушал страдания десятков душевнобольных людей, запертых в палатах. И вместо того чтобы спасать собственную шкуру, я полезла за ним в огонь, потому что обязана узнать правду и рассказать ее всем, кто

чуть не сгорел по его воле, и родственникам тех, кто погиб. Я рисковала ради этого жизнью. Помогите мне. Помогите утешить людей, которые ждут ответов и надеются их получить.

Офицер Дорн все это время, затаив дыхание и приоткрыв рот, внимательно следил за схваткой двух женщин с твердым характером.

– Вы понимаете, инспектор, что фактически требуете от меня одобрить допрос под пыткой?

– Вы сказали, у него ожоги третьей степени. Насколько мне известно, это означает, что повреждены нервные окончания, а стало быть, он не чувствует боли.

Врач не сумела скрыть удивления:

– Да, вы правы, но… нервные рецепторы в мышечной ткани не задеты, а ишемия сопровождается сильнейшей болью, и уж ее-то он почувствует.

– Увеличьте дозу морфия. Вы же можете сделать это ненадолго? Обещаю, я быстро управлюсь.

– Не знаю… все же это…

– С каждой минутой возрастает риск, что Ханс Грунд умрет, не ответив за свое преступление. Пожалуйста, решайтесь.

Доктор Хёуг на мгновение закрыла глаза, как будто ей не хотелось видеть то, что произойдет дальше с ее согласия.

– Имейте в виду, инспектор, это опасная и длительная процедура. Человека нельзя вывести из искусственной комы за пять минут. Необходимо поднять температуру тела, постепенно купировать действие снотворного…

– Сколько времени вам потребуется?

– Это зависит от многих факторов. В среднем нужно от двадцати четырех до двадцати восьми часов.

– Дорн, позвоните мне, когда профессор будет в состоянии говорить. – Сара повернулась, собираясь покинуть больницу.

– Инспектор Геринген, – остановила ее доктор Хёуг, – когда пациент проснется… если он проснется, я дам вам десять минут и ни секундой больше. Вы поняли?

Глубоко вздохнув, Сара кивнула и зашагала к выходу. Было почти два часа ночи.

Она переночевала в том же номере отеля на окраине Осло. Вдали от посторонних взглядов позволила себе наконец разреветься и плакала долго, горько, безудержно. А утром боль никуда не делась, и страх перед будущим не исчез, зато в самые тяжелые предрассветные часы созрела решимость довести расследование до конца, каким бы опасным оно ни оказалось. Очертя голову, со всем отчаянием. Потому что это ее единственный шанс сохранить рассудок. Оставалось только надеяться, что у тела и души на все про все хватит энергии.

День Сара провела в своем рабочем кабинете, изучая накопившиеся сведения. Прочитала вдоль и поперек отчеты криминалистов о вещдоках, собранных на обгоревших развалинах «Гёустада», – это помогло ей восстановить контакт с реальностью и систематизировать факты,

но не дало ничего такого, что позволило бы понять, почему Ханс Грунд уничтожил свою больницу или кем был пациент 488.

На всякий случай она позвонила офицерам Дорну и Нильсену, но профессор еще не вышел из комы.

Под вечер, когда голова уже плохо соображала, Сара незаметно ускользнула из управления, купила сменную одежду и, заказав в номер отеля целый поднос роллов, поужинала, сидя по-турецки на кровати. На звонки сестры она за день ни разу не ответила и теперь написала ей эсэмэску, пообещав заехать, как только появится свободное время. Вопрос о продаже квартиры и поисках постоянного жилья отложила подальше.

Около десяти вечера Сара набрала ванну, но в теплой воде пролежала всего несколько минут и вылезла – было неуютно и неспокойно на душе. Незадолго до полуночи ей наконец удалось заснуть.

Телефон зазвонил, когда она металась в тревожном сне, из тех, в которых по кругу совершается одно и то же действие, но никак не может привести к нужному результату. Сара ответила и сразу вскочила, узнав голос офицера Дорна.

– Грунд очнулся.

На часах было 3:42.

Через двадцать минут Сара размеренным шагом шла по больничным коридорам; сна уже не было ни в одном глазу.

Офицер Дорн поджидал ее у ожоговой палаты с охапкой стерильной одежды. Облачившись во все необходимое, Сара устремилась к дверям, из которых как раз выходила доктор Хёуг.

– У вас ровно десять минут.

– Он под морфием?

– Да.

«Вот и славно, – подумала Сара. – Морфий подействует как растормаживающее средство, и профессора пробьет на откровенность».

Ханс Грунд застонал, и она поспешила присесть на корточки рядом с кроватью. Обожженные веки директора дрогнули и открылись, мутный взгляд сфокусировался на Саре.

– Профессор Грунд, я инспектор Геринген. Помните меня? Он медленно опустил и поднял веки, что, видимо, означало «да»; затем выдохнул едва слышно:

– Где я?

– В Университетской больнице Осло, с ожогами, полученными в «Гёустаде» во время пожара, который вы сами же и устроили. Ваше заведение сгорело до основания, шестнадцать человек погибли, несколько десятков получили травмы.

Она ожидала увидеть в глазах Грунда удовлетворение, но он печально отвел взгляд.

– Я… не должен был выжить.

– Я вытащила вас из огня.

– Зачем?

– Чтобы понять, господин Грунд. Понять, почему вы совершили такое чудовищное преступление, когда мы расследовали обстоятельства смерти одного-единственного пациента.

Профессор, как и прежде лежавший на животе, попытался повернуть голову, чтобы не смотреть на инспектора, но его лицо тотчас исказила гримаса боли.

– Я не хотел… чтобы все так закончилось, – выговорил он, сделав паузу посреди фразы, поскольку ему потребовалось перевести дыхание. – Я всегда заботился о пациентах… Боже… Как мне теперь жить с этой виной?.. Вам надо было бросить меня там…