Кристальный матриархат

Нерей Александр

— Фиг знает. Не тут гланды вырезают?

— Разве разберёшься. Может… — не успел напарник закончить философствовать, как на пороге отделения появился Угодник и помахал нам рукой.

Мы быстрым шагом двинулись навстречу неизвестности.

— Я всех успокоил и всё узнал. Пора настоящим делом заняться. Старший, останься, а ты Александр… — Николай о чём-то задумался и не договорил.

— Третий я. Из третьего мира, — подсказал ему напарник.

— Ты, третий, мчись к двенадцатому Павлу. Передашь, что Николай здесь и начал работу. Пусть разберётся, кто из вашего выводка

вместо исчезнувшего будет. А за добровольца этого все остальные на вахту заступят по очереди. Он поймёт. Так как задницу волонтеру драть будут крепко, значит, он должен идти на это сознательно. «Разукрашенного» в родной дом без объяснений не пустят. Потому с заменами не получится. Не поверит никто в этом мире, что на сыночке всё заживает, как на собаке. Понял? — объяснял Угодник неторопливо и доходчиво, а Александр внимал и кивал. — И назавтра пусть договорится на счёт лошади с телегой. Я за всё заплачу. Дуй!

Третьего, и правда, как ветром сдуло. Или сам рьяно рванул на задание, или Николай его гипнозом надоумил, а может так умаялся от приключений, что поспешил удалиться.

— Ты со мной, разбивать себе сердце? Или домой к маме? И то, и другое по сценарию возможно. Я в палату сейчас. С Настей разговаривать. Зрелище не для слабонервных, сам понимаешь. Так что, решай. Или я схожу, адрес у неё узнаю, а ты метнёшься туда и всё разведаешь. Тебе же придётся эту кашу расхлёбывать.

— Какую кашу? — не понял я окончание инструктажа.

— Манную. Ты меня слушал или… Ладно. Что выбрал?

Я поморгал, почесал затылок, подышал глубоко, но ничто не навело на правильный ответ заданной загадки. Решил никуда не уходить, а дознаться какую такую кашу должен расхлёбывать, и твёрдо заявил:

— С тобой пойду. А кто мы будем?

— Мы будем её братом и племянником. Я её брат, а ты… — начал Николай придумывать нашу шпионскую легенду.

— Можно, я тоже её братом побуду и твоим? — спросил я в надежде хоть немного побыть братом Угодника.

— Тебе ещё нужно будет слух пустить, что я её брат и только что узнал о несчастье. Не забудь, что она близняшка умершей Насти, о которой её муж ничего не знал. Имя ей сам придумаешь. И ещё, самое главное. Она с детства не в себе, поэтому иногда Настей представляется. Всё понял? — спросил Николай, а я, хоть и расстроился, что не попал Угоднику в братья, всё равно усердно закивал.

Мы беспрепятственно вошли в больничное здание и пошагали в нужную палату. Никто даже не пытался нас остановить и потребовать вернуться в часы посещений, или заставить надеть, положенные в таких случаях, халаты.

«Здесь гипноз поработал», — смекнул я, еле поспевая за дядькой.

Беда наша лежала на койке, и от её забинтованной головы было видно только глаза и губы. Обе ноги у Насти были в гипсе, руки в бинтах, а все соседки по палате лежали по стойке смирно и демонстрировали нездоровую дрёму.

«Палата, как палата, — подумал я, когда осмотрелся по сторонам. — Окна, койки на пружинах, непонятные конструкции над ними, и тётки, впавшие в беспамятство. Чему тут удивляться?»

— Здравствуй, Настюха, — поздоровался Угодник с бедой. — Вот я и нашёл тебя. Ишь,

куда спряталась. Мы с Сашкой устали тебя искать по всему Армавиру. Ещё и в бинтики вырядилась.

Дядька непринуждённо болтал, а сам разбинтовывал Настину голову.

— Здравствуйте, — прошептала наша беда. — Вы, мальчики, кто?

— Видать крепко ушиблась, если родного брата не узнаёшь. Ещё что навыдумывала? Рассказывай, не стесняйся. Пусть и Сашка послушает, — врал напропалую Угодник и продолжал своё дело.

Я стоял возле Настиной кровати и внимательно следил за руками Угодника. Разбитое лицо молодой женщины не было безобразным или уродливым, а все появлявшиеся из-под бинтов ранки, синяки и ссадины складывались в благородный рисунок непонятного для меня значения.

Светлый и печальный, но не безнадёжный, всё ещё не потерявший искру жизни, узор на челе молодой вдовы навёл меня на невесёлую мысль. Я дёрнулся от такой мысли и начал искать в палате следы Доброй тётеньки.

На подоконнике увидел засохший букетик роз, и всё понял. «В палате увядших цветов быть не может, — рассудил я резонно. — Их, если не нянечки, то уж сердобольные родственники, наверняка бы выкинули. Значит, это Её знак. Значит, Добрая уже здесь отметилась. Значит, времени остаётся всё меньше».

— Давай воду, — сказал мне Николай.

Я протянул флягу со стихийной водой и снова посмотрел на Настю. Её бледное лицо никакой муки не выражало, а, совсем наоборот, была в нём какая-то шальная радость от всего с ней приключившегося, лишь несколько морщинок, пронизывавших ранки на лице, подтверждали, что она чем-то обеспокоена.

— Пей, — «попросил» Угодник и протянул ей наполненный гранёный стакан.

Настя выпила, как по команде, и откинулась на больничную подушку. Глаза её заволокло набежавшей тенью, она несколько раз дёрнулась всем телом и задремала.

— Сейчас всё пройдёт, и мы поговорим, — со знанием дела сказал главный ортопед-травматолог Николай.

Пока мы ждали пробуждения Насти, в палату зашла медсестра, обошла всех пациенток и удалилась, никак не прореагировав на новоиспечённых врачей или охамевших родственников. После её ухода я выдохнул с облегчением, а Угодник обернулся ко мне и спросил:

— Ты точно со мной? Или уже передумал?

— С тобой. Может, я ещё хочу на Давидовиче покататься? Так что, тут побуду. За вами присмотрю, — сказал я нечто совсем уж нелепое, но Угодник кивнул в ответ.

Настя глубоко вздохнула и открыла глаза, погрустневшие за время недолгого забытья.

— Вот и Настюха. Голова, два уха. Помнишь, как тебя в детстве дразнили? Ну что, полегчало? — продолжил Угодник лечение.

— Вы мой брат… — начала гадать Настя, пытаясь вспомнить что-то такое, что ещё не успела забыть.

— Ладно тебе, Настюха. Колька с Сашкой в гости пришли, а она тут болящей прикинулась. Завтра же на выписку. Завтра же! Симулянтка ты наша. Рассказывай, как оконную раму головой вынесла, — в шутку велел дядька.