Кристальный пик

Гор Анастасия

— У тебя никогда не было шрамов раньше, кроме того, что на шее от серебра черного, — сказала я до того, как Сол мягко отвел мою руку в сторону. — Откуда они? Поэтому ты стал плохо заживать, да? Что ты от меня скрываешь?

— Огонь мира сего, какая же ты болтливая!

Я демонстративно надула щеки, но Солярис не увидел этого, скрывшись под толщей воды с головой. Когда он вынырнул обратно, то жемчужные волосы спутались и полностью закрыли ему глаза, упав на лоб. Лишь потому он не увидел, как я тянусь к нему, чтобы снова поцеловать, и не успел отступить.

«Если не хочет рассказывать, пусть не рассказывает», — подумала я, - «Нет нам покоя, нет нигде веры, что это и вправду скоро закончится, так пусть и не кончается.

Это неважно, пока Солярис рядом. Я буду любить его, даже когда мир треснет пополам. Я буду любить его прямо сейчас».

Стон, вырвавшийся из горла Сола, был подобен музыке лура: низкий, гудящий. Я всего лишь поцеловала его в шею под челюстью, как он уже начал таять и урчать в моих руках. Солярис — мрамор, небо и пламя: жесткий, далекий и обжигающий. Вот, что первым приходило мне на ум, когда кто-то просил меня описать его. Однако здесь, со мной, Сол был совершенно другим. Он не был жестким — он был мягким, как шелк, охотно отзывался на любое мое прикосновение и щедро дарил прикосновения в ответ. Он не был далеким — он был совсем близко, кожа к коже, дыхание к дыханию, и суть моя продолжалась сутью его, как неразрывное целое. Он не был обжигающим — он согревал, источая первобытный жар, от которого вода шипела на его спине.

Интересно, как этот жар будет ощущаться не снаружи, а внутри меня?..

— Рубин, — Сол перехватил мои руки, блуждающие по его телу, одной своей. Не было больше фарфоровой бледности — был лишь румянец клюквенный, как будто он провел на лютом морозе несколько часов кряду. Вода, разделяющие наши тела, закипела. — Ты что делаешь, а?

— А на что это похоже? — протянула я полушутливо, будто не замечая вымученного укора в его голосе, и отплыла немного назад, чтобы позволить нам обоим отдышаться. — Знаешь, какие слухи о тебе в Столице ходили раньше? До того, как мы туман Красный победили, и тебя любить больше стали.

— Ну и какие же?

— Будто ты дев местных портишь, головы им морочишь, а затем тайком в их постели по ночам пробираешься. Утром несчастные матери простыни в реке отмывают, а девы слезами умываются от тоски и от позора.

— Так ты о тех слухах, в которых я Сильтан? — уточнил Солярис не без издевки, и я тихо рассмеялась тоже.

— Вот-вот! Я так же всем отвечала. Сплетни это да и только, ведь не было у тебя женщин никогда. Не было же, верно? Я права, Солярис?

Он изменился в лице, а мое осталось прежним, безмятежным и с улыбкой такой же наглой, какие слова я говорила. Только коленки под водой предательски дрожали. Подобная смелость, граничащая с той самой наглостью, была не свойственна мне по натуре, но титул королевы многое изменил. Или же то изменила моя смерть? Пройдя через такое однажды, перестаешь искать отговорки и оправдания. Перестаешь бояться.

— Это не лучшее место, чтобы обсуждать такие вещи, — пробурчал Сол, воровато озираясь, словно у стен пещеры вот-вот могли вырасти глаза и уши. Следы от моих губ и пальцев покрывали его напряженные плечи. — И не лучшее время, чтобы такие вещи делать.

— Да у нас всегда «не лучшее время» и «не лучшее место». Что ж мне теперь, девицей помирать?

— А ты помирать собралась?

— Ну, знаешь, где один раз, там и второй...

— Не говори так.

— А зачем ты тогда пошел со мной в купальню? — спросила я в лоб.

— Как то вино называлось, от которого ты шаталась, как рыбацкая ладья в непогоду, пока мы по лестнице спускались? — ответил Солярис вопросом на вопрос.

— «Полуденная смерть».

— Вот именно. Не хватало еще, чтобы ты здесь как та же ладья и потонула. Еще вопросы?

Я тяжко вздохнула, разводя круги пальцами по прозрачно-зеленой воде.

— Матти посчитала, будто мы...

— Хм, Матти, — Солярис сощурил глаза, и я прикусила себе язык. Все-таки я и впрямь жутко болтливая! — Теперь ясно.

Я покраснела пуще прежнего, но Солярис

больше ничего не сказал и дразниться не стал тоже. Вместо этого он приблизился, осторожно подтолкнул меня к краю пещеры, а затем взял за талию и одним ловким движением усадил на пещеристый бортик. Я почувствовала холодный камень под поясницей, но вскрикнула вовсе не поэтому.

— Скажи, если сделаю что-то не так.

— Чего ты... Ах!

Жемчужная чешуя неаккуратно царапнула колено, когда хвост Соляриса, появившись из-под воды, обвился вокруг моей левой ноги и отвел ее в сторону. Губы его, такие же горячие, как солнечное пламя, принялись обжигать меня дюйм за дюймом. Будь они настоящим пламенем, ожогами бы покрылась вся моя грудь, мои ребра, живот и все, что ниже, до самых щиколоток, удерживаемых хвостом в столь открытом положении. Солярис целовал меня везде, где хотел, и везде, где я хотела. Моя голова полностью опустела, откинувшись назад, и лопатки прижались к нефритовому полу, спина вытянулась струной. Перламутровые волосы завились вокруг погруженных в них пальцев, сжимающих и оттягивающих от ощущений прежде невиданных, иссушающих. Там, где по телу шли губы Соляриса, следом шел и его язык.

Серьга из латуни с изумрудным шариком прижалась к внутренней стороне моего бедра, и пещеру наполнили всхлипы, тонущие в тяжелом дыхании и журчании воды.

— На сегодня достаточно, — прошептал Солярис мне на ухо после. — Обещаю, не помрешь ты девицей.

У меня не осталось сил, чтобы спорить. И причин не осталось тоже. В конце концов, это было совсем не то, что я ожидала...

Это было лучше. Намного лучше.

***

Несмотря на то, что мы ели яблоки с сахаром несколько часов назад, во рту оставался сладкий привкус, когда я засыпала на краю нефритовой пещеры. Пока высыхала одежда, постиранная и разложенная у выхода поближе к свежему воздуху, Солярис укрывал меня своим хвостом. Под ним, тяжелым и теплым, было ничуть не хуже, чем под одеялом из медвежьей шкуры. Мои волосы, распущенные, служили подушкой нам обоим. Пар кружился над водой, согревая тоже, а урчание Сола над ухом убаюкивало. Мы собирались немного вздремнуть в тишине перед тем, как вернуться к остальным, но дремота обернулась сном настолько красочным и крепким, что я никак не могла от него проснуться, даже когда мне снова явился он.

Светло-коричневый песок, добела раскаленный солнцем. В этом песке за спиной Селена утопали древние изваяния из белого камня, разрушенные до основания и оставленные после пришествия богов, как напоминание о том, что бывает, если доверять Дикому. Там же росли глубокие каньоны, когда-то бывшие еще одним морем, и виднелись золотые хребты необъятной Золотой Пустоши.

— Один торговец сказал, что в туате Ши прядут самый красивый во всем Круге шелк, — произнес Селен, покрытый песком с головы до ног, будто пересекал Пустошь пешком. Он скрипел даже на его зубах, когда тот говорил: — Тебе же нравится шелк, любовь моя? Я добуду тебе какие угодно одеяния из него! Уверен, ярлксона Ши тоже подсобит, когда я скажу, что хочу преподнести королеве дар. А может... Сама к нам присоединишься? Выберешь, что тебе больше нравится, а? Ты ведь где-то здесь, рядом, я прав?

Язык прилип к небу. Ясу не приходилась мне ни родней, ни молочной сестрой, ни мало-мальски близкой подругой, но общие беды и битвы связывали крепче крови. Ясу была моей поданной, доверенным лицом короны для защиты моих же земель, чья доброта и преданность, чем бы продиктованы они ни были, запомнились мне также хорошо, как ее копье. Я должна была защитить ее так же, как защищаю всех остальных своих людей. Защитить прямо сейчас.

Ведь я была вовсе не в туате Ши, как считал Селен. Он бы не нашел меня там, однако он бы нашел других... И всех найденных ждал один неизбежный конец.