Кристальный пик

Гор Анастасия

— Не смей трогать Ясу, — прошипела я, едва сдержавшись, чтобы не признаться, где я нахожусь на самом деле. — Тронешь — и я перестану спать. Мы больше вообще не будем видеться!

Селен улыбнулся, и что-то изменилось всего за секунду до того, как я закончила говорить. Что-то неуловимое, как первый луч рассвета, но неотвратимое, как Рок Солнца. Что-то, что заставило меня попятиться от Селена, хотя он по-прежнему стоял на месте. Будто я снова стояла совершенно беззащитная и слабая перед ним. Будто у меня не было ничего, что можно ему противопоставить...

Будто я лишилась шерстяной нити Хагалаз.

— Ее у тебя и нет больше, — сказал Селен,

беспрепятственно прочитав мои мысли. — Теперь-то мы воссоединимся, любовь моя.

Я посмотрела на свой мизинец и увидела, как нить из волчьей шерсти, блеснув напоследок ночным синим цветом, соскальзывает с фаланги и опадает вниз, развязанная.

Так было во сне. Так же было и наяву, когда я проснулась от собственного крика и смеха Дагаз, стоящей надо мной и Солом.

— Я передумала. Твоя черепушка будет смотреться на моем посохе лучше всего! Черепушка Бродяжки, выеденная туманом, — произнесла она, держа мою шерстяную нить в своих костлявых пальцах.

9. Полуденная смерть

«Полуденная смерть» в кубке все еще была травянисто-горькой на вкус, но больше не опьяняла. Я сделала один глоток, второй, третий, однако реальность была слишком суровой и отрезвляющей, чтобы ее умалило хоть какое-то вино. Кочевник, принявшийся с улыбкой полировать свой топор точильным камнем, который всегда носил про запас в кармане, вызывал у меня зависть своей самоуверенностью. Мелихор тем временем преспокойно доедала остатки печеных яблок, сидя на подоконнике, откуда сквозило холодным осенним воздухом, а Тесея непонимающе выглядывала из гамака, как всегда заняв себя тем, что разматывала пряжу. Кажется, лишь я, Солярис и Волчья Госпожа понимали, чем вот-вот могут обернуться наши дружеские посиделки. Последняя не встала с кресла, услышав о проступке своей дщери, но приосанилась, надела шерстяной плащ обратно и, велев нам подлить ей еще вина, усадила Дагаз напротив.

— Ты понимаешь, что наделала? — спросила она, но следом вздохнула тяжко и покачала головой. Конечно же, эта безумная вёльва ничегошеньки не понимала! — Зачем, Дагаз?

Синяя нить из волчьей шерсти, растянутая и ныне бессильная, по-прежнему болталась на ее скрюченном указательном пальце, как трофей. Моим первым порывом было отнять ее, повязать обратно на мизинец и сделать вид, что ничего не произошло, но опыт подсказывал мне: сейд так не работает. Защита пала, и, даже уговори я Волчью Госпожу повязать мне нить обратно, она бы не принесла никакого проку. Селен снова был в моей голове, — был там прямо сейчас, — и ничего уже не исправить. Он знает, где я.

Стоило только подумать об этом, как дыхание опять сперло. Я не помнила, как разбудила Сола там, в пещере; как натянула еще мокрую одежду на тело и как вынеслась из купален наверх в совиный дом, несколько раз поскользнувшись на скольких нефритовых ступеньках в душной темноте. Светлячки будто чуяли грядущую угрозу и спрятались, кто куда, отказываясь растрачивать свой свет на мое безнадежное существование. Синяки на локтях и коленях, оставленные угловатыми камнями, ныли, но не так сильно, как ныл шрам у сердца. До этого момента я даже не подозревала, насколько сильно боюсь его. Приходилось впиваться ногтями в подлокотники кресла, чтобы не дрожать.

— Госпожа... Вы всех своей благосклонностью одариваете, чужие чаяния исполняете, а сами даров никогда просите. Вот я и решила

сама сделать вам подарок, — пролепетала Дагаз благоговейным шепотом, сидя у нее в ногах подле такой же преданной белой волчицы. Затем Дагаз сложила рядом посох, опустила голову и протянула Госпоже синюю нить на раскрытых ладонях. В черных глазницах отразилось ее истлевающее сияние. — По памяти крови вы не можете Бродяжке и людям зло учинить, а я могу! Это ведь из-за них у вас дитя драгоценное отняли, право матерью быть, а не только считаться ею. Вы сами говорили, что презираете их, что век их давно к концу подойти был должен... Так пусть людишки если не в огне сгорят, то в пасти Дикого! Пусть Красный туман заберет себе Бродяжку, и мир закончится вместе с ней. Вы ведь этого хотели, Госпожа? Этого, да? Я правильно поступила, Госпожа? Вы рады? Скажите, что рады...

Плечо Соляриса рядом с моим напряглось, стало тверже и острее. Его одежда, как и моя, не высохла до конца, когда нам пришлось одеться, но драконий жар, усилившейся от услышанного, быстро это исправил. В отличие от Сола, я же ничему уже не удивлялась. Мне хватило всего одного подвига с Роком Солнца, чтобы устать и убедиться в неблагодарности людей, ради которых я умерла. Стоило пыли улечься, как они приставили к моей груди копья и мечи, готовые разорвать мои земли на части. Что уж говорить о божестве, подарившем нам столько даров и чудес, но получившим взамен проклятье? Потому я даже допускала мысль, что Волчья Госпожа и впрямь обрадуется поступку Дагаз если не открыто, то по крайней мере в глубине души, и это было бы абсолютно справедливо.

— Ох, дщерь моя, — сказала Волчья Госпожа однако. Ее ладонь, окольцованная узорами темно-рыжей хны, легла Дагаз на щеку, и та зажмурилась, как от удара. — Твоя забота лестна, но презрение питать и гибели желать вовсе не одно и то же. Я не нуждалась в том, что ты содеяла, но дел назад не воротишь. Что же... Теперь эта нить иную службу нам сослужит, значит. Возьми ее и принеси в дар кристальным древам на востоке, пусть пожнут и крепче станут, а то Увядание и в сид способно просочиться. Как жертву примут, собери мне семьдесят три листочка и лишь тогда иди обратно. Поняла?

— Конечно, Госпожа! Да будет так, Госпожа!

Дагаз подорвалась с места вместе со своим рогатым посохом и, похлопав себя по плечу, чтобы ворон, раскачивающийся на хоросе, спикировал на него, спешно засеменила в сторону двери. Та скрипнула, отворяясь на секунду раньше, чем Дагаз толкнула бы ее ногой, и с таким же скрипом закрылась обратно. Но прежде Дагаз оглянулась на меня и оскалилась в ехидной улыбке, чем вызвала у всех присутствующих, однако, одну лишь жалость: как не понимала она содеянного, так не понимала и того, что Волчья Госпожа попросту спровадила ее куда подальше с самым нелепым и бестолковым поручением. Зато гнев, от которого у меня пекло в груди, стал постепенно рассеиваться с ее уходом.

— Вы что же, не проучите ее?! — возмутилась Мелихор и так рьяно всплеснула при этом руками, что перевернула миску, лежащую у нее на коленях. Подгорелые яблочные дольки в застывшем сахаре раскатились по полу. — Меня, значит, к печки поставили за одни только тыквы съеденные, а эту ветхую и полоумную словом даже не обругали за то, что на битву нас всех обрекла! Вот и говори потом, что боги справедливы.

— Ты такого никогда и не говорила, — хмыкнул Солярис, поправляя неуложенные волосы, стоящие после сна на полу пещеры и моих пальцев торчком. — Ты вообще-то дракон, которому боги людские чужды.