Кристальный пик
Шрифт:
— Что с ним такое? — спросил Солярис, по-прежнему отгораживая меня рукой от Стража и пресекая любые попытки придвинуться вперед, хотя я пыталась приблизиться вовсе не к нему, а к Тесее, которая хоть и утешала Кочевника, но явно нуждалась в утешении сама. — Почему он накинулся на нас? Что... Что произошло?
Я задавалась тем же вопросом, а оттого приподнялась на носочки и выглянула из-за плеча Сола, когда Волчья Госпожа подошла к нам обоим. Опущенная голова Стража, стоящего на коленях, безвольно покачивалась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы, которые весталка шила мне в детстве, а грузное сильное тело будто бы съежилось, уменьшилось в размерах. Больше от Стража не исходила ни угроза, ни звериная мощь. Он выглядел
— Берсерк есть берсерк, — ответила Волчья Госпожа, медленно подступившись к Стражу шаг за шагом. Несмотря на то, что он успел всего-навсего просто прошел через дом, погром от него остался такой, что прошлый беспорядок не шел с ним ни в какое сравнение. Если Медвежий Страж точно так же заявился к Совиному Принцу в неистовстве, то немудрено, что тот решил увести его подальше от родной обители; увести туда, где ничто — и никто, — не пострадает. — Вы зовете берсерками воинов крепких да бравых, но быть истинным берсерком значит яриться, как бешеный пес, боли от огня и копий не чувствовать, биться до тех пор, пока не умрешь без сожалений. Это почти то же самое, что транс, в какой погружаются вёльвы, взывая ко мне. Далеко не все умеют входить в него, когда сами того хотят, а вот Страж умел... Но выйти бывает гораздо сложнее, чем войти. Когда Туман, враг его, оказался недосягаем, ярости стало так много, что он перестал быть ей хозяином.
— Невеста!
Стон, сорвавшийся с губ Стража, пробрал меня до мурашек. Сейчас он и впрямь больше походил на дикого зверя, нежели на человека, но из-под медвежьей морды текли слезы, собираясь на линии челюсти и капая вниз. Разве звери умеют плакать и так горевать по своей любви?
— Невеста...
Волчья Госпожа похлопала Стража по затылку с неумелой ласковостью, прямо на стыке золота и рыжих кудрей, спускающихся по бокам от выбритого затылка. Он больше не дергался и не рвался, но нить снова натянулась на рельефных мышцах, впилась в его загорелую кожу так плотно, что, будь он человеком, на нем бы остались синие полосы и кровоподтеки.
— Ну-ну, тише... Все поправимо, все обратить в спять можно, даже смерть. Вернешь ты милую свою, вернешь! Как медведь за кроликом следует, так и он следовал всю жизнь за Невестой, стоило ей цветок вереска однажды ему подарить, — сказала Госпожа уже не Стражу, а нам с Солярисом. — Странная то любовь. До сих пор ее не понимаю. Но чистая, как снег в месяц воя. Жалко мне его.
Солярис поджал губы. Вместе с тенью от всколыхнувшихся свечей на его лице пролегла тень узнавания и сочувствия. Неужели он испытывал нечто подобное, когда я умерла? Мог ли тоже сойти с ума, если бы я не вернулась? Злость, которую некуда выплеснуть, хуже безумия. Она тоже проедает в рассудке зияющие дыры, но, в отличие от безумия, не оставляет их пустыми, а заполняет их тьмой.
— Ну и зачем вы это сделали? Неужто в мой успех не верили? Я только усыпил его стихами и домой собрался, как он снова озверел и за флейтой кроличьей погнался.
Свечи всколыхнулись не просто так: где-то между стыками этажей без потолков, под самым шпилем совиного дома, настежь распахнулось витражное окно. Следовало догадаться, что тот, кто умеет летать, и в дом свой залетает, а не входит. Захлопали птичьи крылья, и ставни в башенках, торчащих наружу вместе с балконами, тоже загрохотали, застучали от ветра. Тот промчался по дымоходу и, почти сравняв огонь в камине с углями, взъерошил страницы разбросанных книг. Все тут же задрали головы, высматривая скользящую по шкафам тень, маслянистую и широкую, но такую шуструю, что взгляд ни на секунду не успевал за нее уцепиться.
— Ждали мы тебя долго да не дождались, вот и поторопить решили, — сказала Волчья Госпожа громко, тоже запрокинув голову к сквозным потолкам. — Я так и поняла, что за Стражем ты погнался, местных от беды в его лице спасать. Благое дело делаешь, конечно, что присматриваешь
— Зато хороший друг. Иначе никто из вас не пережил бы столько вьюг!
— Твоя правда, — усмехнулась Госпожа, сложив пальцы кувшинкой у груди — жест признания, почти раскаяния. — Спускайся, наконец! А то шея затекла.
По воздуху полетели коричнево-рыжие перья, и повеяло клубникой с мятной прохладой, какая опускается на летний лес по ночам, когда пробуждаются совы и начинается их охота. Драгоценности, пришитые к котте и шароварам Принца, даже в сумерках Кристального леса сверкали, как под прямыми лучами солнца, и отбрасывали радужные блики на все стены, мимо которых он пролетал. Будучи покровителем воров и убийц, Принц, однако, попросту не умел быть ни тихим, ни незаметным. Однако ни одна половица не скрипнула под его весом, когда он сложил крылья и мягко приземлился перед нами с Госпожой неподалеку от развалин своей мебели, от которых по комнате все еще витала пыль.
— Так-так-так, — протянул Принц, приглаживая бриллиантовыми перстнями растрепанные волосы, такие золотые, что было непонятно, где начинаются они, а где — его маска. — Теперь я понял, чего вам не терпелось меня скорее увидать. Госпожа-принцесса на Кристальный пик пришла свое предназначение исполнять!
Пока мы находились в совином доме, сидели, ели печенные яблоки и ждали Принца, я ненадолго смогла забыть, кем являюсь и зачем пришла сюда. Когда же меня впервые попросили постоять в стороне, вызвав на мое место Тесею, — место, с которого мне то и дело приходилось распоряжаться жизнями других людей, — я и вовсе испытала облегчение. Оказывается, это было так приятно — быть обычной и не особо важной... Но вот ко мне обратилось божество-покровитель, и все вернулось на круги своя. Потому, глубоко вздохнув и собравшись крупицы смелости в кулак, я обошла Соляриса и мысленно отметила не без удивления, сколь легко он пропустил меня. Подбородок его прижимался к груди, спина согнулась, а рука лежала на сердце. Солярис никогда и никого не встречал столь почтенным образом, но оно было и понятно: Совиный Принц — тот, кому он, оказывается, обязан всем. И мной тоже.
— Господин мудрейший, Совиный Принц, я...
Крылья его, коричнево-рыжие, оказались мягкими и теплыми наощупь, как плащ, а руки — изящными и нежными, точно у девицы. Оказывается, он был выше меня всего на пару дюймов: я поняла это, когда Принц вдруг обнял меня, и я ударилась носом о золотую пластинку маски на его щеке.
— Умница, принцесса, — прошептал он мне на ухо, впервые отринув рифму и всю свою помпезность. — Ты такая умница.
Следовало поклониться, обратиться к нему с почестями, высказать свое уважение хвалой, а еще лучше дарами, но вместо этого я лишь уткнулась в него носом, боясь, что вот-вот расплачусь. Сияние его драгоценных одежд и персиковой кожи казалось осязаемым. Просто стоя рядом, уже можно было согреться, словно ты лежал на горячем песке в ясный погожий день. Однако я не была уверена, что все-таки греет меня сильнее: Совиный Принц или мысль, что он был последним существом в мире, заставшим мою мать живой. Когда-то она наверняка тоже касалась его рук или крыльев — и теперь, когда их касалась я, мне казалось, что я тем самым дотрагиваюсь до нее самой, сквозь время и пространство.
Хоть Совиный Принц и не являлся человеком, но сердце его билось вполне по-человечески. Я чувствовала его под своей ладонью, прижав руку к треугольным сапфирам, обрамляющим воротник котты. Пурпурно-оранжевая ткань, напоминающая зарево рассвета, источала запах простой и естественный, в отличие от божественного шлейфа вина и осени, который опережал Принца на несколько шагов и оставался в комнате даже когда он уходил. Я успела вдоволь надышаться и тем, и другим, прежде чем Совиный Принц вспомнил о приличиях и отпустил меня, проведя напоследок ладонью по моей макушке: