Кристиан Фэй-2
Шрифт:
Левиафан Айвори отложил очередной лист в сторону, давая чернилам подсохнуть. Откинулся на спинку стула, отчего тот тихо скрипнул, и обвел комнату взглядом. Обычные слова не успевали передать все воспоминания и мысли, которые роились в его голове; они упрощали картины былого, делали их плоскими, лишая дивных красок. Какой величественной и монументальной была его победа над собственным происхождением, какое торжество охватывало его при очередном преодоленном препятствии, подброшенным судьбой. И какими обыденными казались достижения, перенесенные на бумагу. В рукописи он выглядел
На первом этаже хлопнуло окно, и Айвори выронил перо, отметив новый лист жирной кляксой.
Вот уж свой страх он мог описать с необычайной живостью. Назойливый, не отпускающий, он глодал Айвори так сильно, что порой тот был готов собрать вещи и покинуть чертов особняк. Но это означало бы поражение. А Левиафан Айвори не терпел поражений. И уж точно не просил ни у кого помощи.
Конец пера снова погрузился в чернильницу.
"Дули был замечательным парнем. Веселым, жизнерадостным, слегка рассеянным и невнимательным к мелочам, но его обаяние с лихвой это компенсировало. Однако он позволял себе доверять людям, и рано или поздно это должно было свести его в могилу. Словно брызжущий слюной щенок, он радостно встречал новые, с моей точки зрения подозрительные, знакомства. И он верил мне.
Людям нельзя доверять".
Айвори зачеркнул последнюю фразу и уставился в сгустившийся фиолетовый сумрак за окном. Позади него, из лабиринта коридоров, доносилось мерное тиканье часов.
Когда в их ритм вторглось потрескивание, фабрикант судорожно сглотнул и вновь взялся за перо.
Звать на помощь все равно было некого.
Последние дни Айвори текли одинаково. Рукопись поглотила его и, хотя ему было несколько непривычно сидеть на месте, это дело он решил довести до конца с честью. Один крупный издатель Золотой Долины уже год с нетерпением ожидал манускрипт; письма, увитые вензелями его почерка, приходили Айвори каждый месяц. И каждый месяц Айвори кратко, но вежливо отсылал его на более поздний срок, пока времени не осталось совсем, и мемуары не пришлось завершать второпях.
Вынужденное заточение в толстых стенах собственного дома впервые познакомило его с полной изоляцией.
Обычно его одиночество скрашивал молчаливый водитель, а короткие беседы с управляющими и некоторыми работниками заменяли полноценное общение. Айвори вполне мог обходиться такими суррогатами, но когда исчезли и они, фабриканта стало снедать доселе неведомое чувство. Оно походило на голод и печаль одновременно, некая пустота внутри, которая вырастала в сотни раз, когда Айвори бродил по пустынным галереям и залам особняка в перерывах между работой. Пыль взметалась от шагов и искрилась золотом в солнечном свете, половицы поскрипывали под тяжестью тела, а теплый аромат старого дерева настраивал на мечтательный лад.
Он задумчиво прохаживался по до боли знакомым комнатам, и странная беспомощность поглощала его мысли. Казалось, дом превратился в клетку, стены давили, хотелось распахнуть окна, что, собственно, Айвори и делал. Когда на Кумкур спускался сумрак, он открывал створки настежь и вылезал наружу по пояс, прикрыв веки
Казалось бы, как он, человек, всю жизнь державший себя в эмоциональной дали от окружавших его людей, мог скучать по их обществу? Абсурд, да и только. Но на деле и ему требовалось чувствовать их мельтешение вокруг. С удивлением Айвори обнаружил, что присутствие других живых особей, пускай и незнакомых, успокаивало его, в то время, как одиночество в анфиладах комнат медленно сводило с ума.
Именно размышления о роли посторонних людей в жизни человека натолкнули его начать одну из глав следующим:
"Когда мы встретились во второй раз, его по-свойски легкая манера общения заставила меня осмелеть настолько, чтобы предложить свою кандидатуру в помощь. Его неряшливость в финансовых делах можно было заметить невооруженным глазом, о чем я и сообщил, хотя сам был простым управляющим гостиницы и не имел никакого опыта работы с фабриками. Вдоволь отсмеявшись, Дули назначил испытательный срок, вручил мне ключи от новенького автомобиля и скрылся в очередном ресторане. Я даже не знал, с какой стороны подойти к новомодному изобретению, и прождал в салоне несколько часов, пока Дули не закончил с ужином.
Так я приступил к работе, не имея ничего, кроме голых амбиций и слабенького образования.
Оценив масштабы порученного мне тонущего корабля, я ужаснулся. Фабрики медленно разваливались. В период гражданской войны их разграбили местные жители и разбойники, приплывавшие из-за моря на ободранных парусниках. Рабочие трудились в осыпавшихся стенах цехов на старых, дребезжащих машинах только от безысходности,- больше в то время на побережье Седого моря заработать было нечем.
Но Дули не замечал ничего. Увидь это его отец, умерший несколькими годами ранее, он наверняка не оставил бы столь бездумное завещание. Порой я даже жалею, что не имел возможности познакомиться с выдающимся Дули-старшим, гигантом, протащившим погибающую империю через болото войны. Думаю, мы нашли бы общий язык. Он определенно согласился бы со мной в одном: его сын не был создан для управления бизнесом.
С самого первого дня, когда я увидел серые, полузаброшенные здания фабрик, я понял: они станут моими, спустя десять или двадцать лет - неважно. Всем своим видом они звали на помощь, и я не мог отказать. И любой метод был хорош для достижения цели".
Из сумрака за стеной кабинета вновь донеслось потрескивание, словно нечто очень костлявое хрустело своими многочисленными суставами. То был еще один раздражающий фактор, на существование которого Айвори упорно закрывал глаза. Увиденное в канун Ночи Зимнего Солнцестояния до сих пор не оставляло его, являясь в кратких кошмарах. Стоило Айвори сомкнуть веки, на краткое мгновение опустив гудящую голову на стол, из тьмы выплывала жирно блестящая черная туша. Она неторопливо скользила к нему, шевеля бесформенными частями, и Айвори вскакивал в поту, все еще слыша тихий стрекот в ушах.