Критика буржуазных медико-социологических концепций

Яковлевич Болеслав Смулeвич

— Давненько вы не заходили сюда, — протянул блондин. Его голос… Он был и даром, и проклятием: холодными осколками льда, скрежетом стекла, раскалённым железом.

Меня охватила дрожь, но я не могла отвести взгляд.

— Скажи, что скрывается внутри тебя, — шепчет другой, рыжий, приближаясь к нему. — Ах, уже вижу… — Его слова струятся, как бархат.

Как только он это произносит, из его горла вырывается звенящий смех, а затем он делает шаг вперёд, потом ещё, и мы видим, как его внушительный рост становится ещё больше, как его плечи изгибаются, а рубашка

исчезает. Мощные мускулы превращаются в груду голой, уродливой, но всё ещё сильной плоти, приобретая неестественные, зверинные формы. Его тело извивается, ноги удлиняются и становятся тоньше, кожа приобретает болезненно-зелёный оттенок.

Прекрасные черты исчезают, уступая место лицу с глазами без век, круглыми, как монеты, с крошечными зрачками в глубоких впадинах. Нос исчезает, рот растягивается в чудовищной усмешке, полной неровных, острых и искривлённых зубов, словно я проваливаюсь в кошмар.

Существо возвышается над следопытом, но тот не кричит, пока чудовище не хватается за его голову своей костлявой рукой с длинными, острыми когтями на кончиках пальцев. Лишь тогда он кричит, и его крик становится ещё громче, когда эта рука поднимает его за голову, словно он ничего не весит.

Фолке начинает биться в её хватке, и эти вопли пронзают меня насквозь, затрагивая что-то глубоко во мне, что-то первобытное, что шепчет: «Беги, беги, беги…» Но всё моё тело парализовано, и я не могу сделать ничего, кроме как смотреть, как его поднимают, подводят к этой ухмыляющейся пасти, и начинают сжимать.

Хруст.

Я слышу треск, ужасный звук ломаемого черепа, но чудовище не останавливается. Оно продолжает давить, одной когтистой лапой, улыбаясь, изучая выражение ужаса, мелькающее между пальцами, пока, наконец, с последним хрустом Фолке замолкает, и его голова раздавливается, словно перезрелый фрукт.

Череп трескается, разрывается и полностью разрушается, превращаясь в кровавую массу, которая стекает между пальцев существа, пока оно не разжимает руку, и остальное тело не падает на пол.

— Что произошло? — шипит оно, пристально глядя на труп.

— Придурок, — рычит второй… нет, не человек, но существо, всё ещё сохраняющее облик человека. — Ты его убил. Смертные такие хрупкие.

Внезапно оба поднимают головы в нашу сторону. Движение быстрое, звериное: глаза распахнуты, тела напряжены.

Солдат издаёт удушливый звук.

И тогда я понимаю.

Он пошевелился, выдал себя — и они выбрали новую жертву.

— Этот мой, — мурлычет существо, чья красота кажется невозможной, делая шаг к нам, а потом ещё один. — Скажи мне, какие ужасы скрываются внутри тебя?

Его полные губы изгибаются в улыбке, которая за одно мгновение начинает меняться.

— То, что ты видел, достаточно тебя напугало, не так ли? — Его голос мягкий, как приторный мёд. Его улыбка неестественно искривляется вверх. — О, но в этой вкусной душе есть столько боли, гораздо больше боли…

Он делает шаг вверх по лестнице, затем ещё один. С каждым шагом он становится больше: плечи, ноги, торс… А улыбка, та самая

улыбка, так похожая на улыбку другого существа, продолжает растягиваться, пока уголки его рта не разрываются, и из ран не начинает сочиться кровь.

Его шея выгибается под странным углом, руки увеличиваются до чудовищных размеров, а колени становятся острыми, костлявыми. Он приближается, шаг за шагом…

— Я вырву твои глаза… и съем их, пока ты будешь жив, — прошептал он, продолжая приближаться.

— Беги! — прохрипел Кириан.

Я была настолько потрясена, что не сразу поняла, чей это голос, шепчущий вновь:

— Беги.

Я обернулась к Кириану, но он на меня не смотрел. Его взгляд был прикован к чудовищу. Его меч уже покинул ножны, пальцы впивались в рукоять, словно она была последней опорой перед лицом приближающегося кошмара.

— Одeтт, — его голос был почти не слышен, словно слабый шелест листвы. — Беги.

И только тогда я смогла пошевелиться.

Я бросилась вверх по лестнице, молясь, чтобы не поскользнуться на мхе, покрывавшем старые камни. Деревья, стоявшие вдоль тропы, теперь казались чудовищами, склонившимися надо мной, их густые ветви угрожали задушить меня в своих объятиях, словно сжимающаяся тьма.

Все рассказы о Проклятой оказались правдой. Фолке был прав… А теперь его больше нет. Меня затошнило от одной этой мысли.

Что это были за существа? Их облик был человеческим, даже голос и слова. Но под этим маскарадом пряталось что-то невообразимо тёмное, извращённое и жестокое. Эта тьма становилась осязаемой, стоило им сбросить человеческий облик.

Неужели эти создания древнее наших богов? Древнее Гауэко, Тартало, Мари?..

Я бегу, озираясь по сторонам. Это не может быть одним из выходов из пещеры в Сулеги. Фолке, должно быть, ошибся. Это вершина горы, а не спасение. Если мы не найдём путь к свободе, нас ждёт та же участь.

Шум моего дыхания заглушал всё вокруг, пока вдруг не прорезался звук далёких криков. Звон стали, приказы капитана.

Они сражались. Как-то им удалось вырваться из цепкого ужаса.

А я?..

В одной руке я по-прежнему сжимала кинжал. Она дрожала. Я просто бежала. Оставила их там и бежала.

Но Кириан… он не побежит. Никогда. Он не бросит тех солдат, а они не смогут бежать. Эти твари не позволят.

Может, мне удастся найти вход в Галерею, вернуться тем же путём, что мы пришли. Я помню, где были повороты, развилки. Я могла бы позвать на помощь. Нирида, возможно, ещё поблизости.

Я остановилась.

Стоя прямо посреди тропы. Бой внизу уже не был слышен. Вместо этого до моего слуха донёсся стрекот цикад — их неумолимый, настойчивый звук, который я почему-то не замечала раньше.

Что я делаю? Я не могу оставить их там.

Лёгкий ветер прошелестел листвой. Ветки склонились ниже, осыпая тропу тяжёлыми кистями листьев.

Я повернула назад.

Шаг за шагом я спускалась вниз, медленнее, чем взбиралась, но решительно. Я снова бежала. Вниз, туда, где остались они. Туда, где Кириан.