Критика буржуазных медико-социологических концепций

Яковлевич Болеслав Смулeвич

Осторожно убираю кровь, и под изорванной рубашкой становится видно след от зубов, что вонзились в кожу, разорвав швы. Это похоже на укус голодного зверя.

— Ты думаешь, то, что сказал Фолке, правда? Они старше наших богов? — спрашиваю я, пытаясь избавиться от его встревоженного взгляда.

Кириан отводит глаза от раны, но тревога всё ещё горит в них, когда он смотрит мне в лицо.

— Не знаю. Всё остальное оказалось правдой, так что, возможно, и это тоже. Одно я точно знаю — их нельзя убить. По крайней мере, не нашими оружием.

Мы замолкаем.

Между нами повисает напряжённое, неловкое молчание, нарушаемое только звуком текущей воды.

— Одетт. — То, как он произносит моё имя, мрачная, тяжёлая интонация, заставляет что-то дрогнуть внутри меня.

— Я в порядке, Кириан, — отвечаю я, и продолжаю идти по каменному коридору.

Здесь нет крыши, но стены высокие, и они защищают нас от ветра, который качает глицинии над нашими головами.

— Одетт, — настаивает он.

Я останавливаюсь и глубоко вздыхаю.

Его лицо остаётся холодным и абсолютно серьёзным, когда он задаёт вопрос:

— Ты расскажешь мне, почему я пронзил себя мечом?

У меня перехватывает дыхание. Я должна перестать смотреть на него, должна отвести взгляд от этих полных скорби, тяжёлых глаз, которые не дают мне ни секунды передышки.

Я сосредотачиваюсь на гроздях лиловых цветов, что свисают прямо передо мной.

— Эти существа проникают в сознание, — говорю я, не оборачиваясь. — Тот, кто был со мной, сделал это. Он даже узнал имя Лиры, видел Эриса и… тебя.

— Я понимаю, почему он видел Эрис, понимаю, почему он узнал имя Лиры, — его голос стихает, слова звучат почти шёпотом. — Но почему он видел меня?

Он остаётся на месте. Хотя, между нами, всего пара шагов, он не преодолевает это расстояние, не требует ответов. И что-то внутри меня сжимается, потому что я понимаю, почему.

Он сравнивает себя. Видит себя в том же месте, где я храню Эрис — в мрачном, тёмном уголке, куда я стараюсь не возвращаться. И он даже не догадывается, насколько ошибается.

— Я знаю, что ты никогда не причинишь мне вреда, Кириан, — обещаю я, наконец взглянув ему в глаза.

— Правда? Ты это знаешь? — переспрашивает он.

Я осознаю, что нервно тереблю пальцы, и хватаю цветы, чтобы прекратить, чтобы не показывать больше волнения и не дать ему повода думать то, чего нет.

— Я тебя не боюсь, — уверяю его. — Никогда не боялась, даже несмотря на то, что мы враги.

Кириан кривит губы.

— Мы не враги. Никогда ими не были, — отвечает он резко. Затем, словно вспомнив что-то, закрывает глаза, делает глубокий вдох, и я вижу, как его грудь тяжело поднимается. — Демоны… Эти диабру принимают облик твоих самых глубоких страхов, чтобы причинить боль. А тот, что держал тебя за шею, выглядел, как я, Одетт. Я хочу знать почему.

Я сглатываю, оставляю цветы, которые всё ещё покачиваются рядом с моим лицом.

— Дело не в твоём облике, Кириан, — признаюсь я. — Он хотел испугать меня твоими словами.

Он хмурится.

— Что он тебе сказал?

Я немного приподнимаюсь, беспокойная.

— Думаю, дама вправе оставить свои самые

глубокие страхи при себе, капитан, — говорю я, стараясь не выдать волнения в голосе.

Он глубоко вдыхает, но я знаю, что он не ответит, когда закрывает глаза и кивает.

Это его убивает. То, как он видел эту тварь с своим лицом, угрожающим мне, мучает его так, как я, возможно, не в силах до конца понять. Может, именно поэтому я делаю шаг вперёд, затем ещё один, и касаюсь его красивой щеки, скользя по тёплой, бархатной коже.

Кириан вздрагивает от прикосновения, и, как будто этого ждал, наклоняет голову к моей ладони, не открывая глаз, чтобы продлить прикосновение.

Я ощущаю его дыхание — крепкое и сильное, оно обжигает мою кожу. Когда, наконец, он открывает глаза, он берёт мою руку в свою и слегка наклоняет голову, чтобы поцеловать ладонь.

Я вздрагиваю, и, наверное, он это замечает, потому что снова целует меня — сначала внутреннюю сторону запястья, а затем предплечье.

Вдруг его другая рука оказывается на моей спине, как тяжёлый и уверенный груз, который удерживает меня на месте, возвращает в реальность. Большая и утешительная, она движется мягко, медленно, согревая меня и заставляя кожу дрожать.

Он не говорит ни слова, и я тоже молчу.

Почти не осознавая, я скольжу рукой по его груди, по шее, постепенно поднимаясь и вонзая пальцы в его тёмные, шелковистые волосы. Он глубоко вдыхает как буд-то до этого ему не хватало воздуха

Я чуть тяну его за волосы, откидываясь назад, пока моя спина не сталкивается с холодной каменной стеной. Я хватаю его за шею, за плечи, притягиваю к себе, чтобы его тело заключило меня в объятия, чтобы его руки зажали меня в этом углу.

Я знаю, что это неправильно. Даже если я понимаю, что он делает, даже если я осознаю, почему он хранит свои секреты, это не отменяет лжи, обмана, предательства, которые скрывает тот браслет, что всё ещё прилип к моей коже и костям.

Но я этого хочу. Всей душой: я нуждаюсь в этом сейчас.

Встаю на носки, тяну его за шею, но прежде, чем мои губы коснутся его, всего на сантиметр от поцелуя, он тихо шепчет:

— Ты меня простила?

Я, наверное, слишком потрясена, чтобы сразу понять, что он сказал.

— Что?

— Ты сказала, что ещё не простила меня, — уточняет он. Я чувствую его дыхание на себе. — Ты уже меня простила?

— Ты скажешь мне, как избавиться от проклятия? — спрашиваю я, ощущая, как бешено колотится сердце. Он только качает головой с тоской.

Мгновения тянутся, между нами, превращая молчание в ответ, и боль начинает поглощать всё остальное.

Кириан немного отстраняется, отпускает меня, и я чувствую, как пространство, которое возникает, между нами, становится огромной, холодной, страшной пустотой. Я сразу пытаюсь заполнить его. Провожу рукой по его шее, притягиваю к себе, и он закрывает глаза, расстроенный.

— Одетта… — предупреждает он.

— Кириан, — настаиваю я.

Он сглатывает, и я слышу, как тяжело ему даются слова.