Критика буржуазных медико-социологических концепций

Яковлевич Болеслав Смулeвич

— Конечно, — отвечаю я, с полной искренностью. — Если бы это зависело от меня, они бы полностью зажили.

Это происходит без предупреждения. Вдруг тёплая волна охватывает мою грудь, мои руки. Это ощущение похоже на глоток воздуха после того, как побывал под водой, только я не знала, что не дышала. Я чувствую, как мои лёгкие наполняются воздухом, как наполняются мои вены. Что-то расширяется внутри, заполняя пустоту, о существовании которой я не подозревала, и тогда я замечаю, как тело Кириана начинает меняться: сначала открытые участки

кожи, затем порванные ткани, и, наконец, покрасневшие края. Всё заживает, волокно за волокном, пока на его груди не остаётся лишь тёмный след татуировки, который пересекая её, уходит по диагонали.

Я медленно отстраняюсь, не веря своим глазам, не осмеливаясь встретиться с его взглядом.

— Это правда, — шепчет он, и искорка в его голосе заставляет меня поднять глаза.

В его взгляде нет удивления, ни страха, ни неуверенности. Есть что-то другое — нечто между гордостью и восхищением, что я сейчас не могу себе позволить почувствовать.

— Я верил в то, что видел, — с удовлетворением говорит он. — Может быть, это и есть то, чтобы быть дочерью Мари. Может, ты не только можешь менять свою форму, но и тела других. Может, твой дар — это исцеление.

Я смотрю на свои пальцы, шокированная, и кладу их на грудь, с тем же намерением. Как только я этого хочу, снова ощущаю ту искру силы, ликование, полноту… Но в мгновение ока эта же вспышка энергии становится чем-то более тяжёлым и плотным, как будто что-то тянет меня, вырывает что-то изнутри… Я сразу останавливаюсь.

— Не получается, — говорю я, растерянно. — Не могу сделать это с собой.

— Может быть, только с другими, — отвечает он.

— Может быть, — шепчу я, всё ещё потрясённая. — Я не знала, — говорю я, поднимая взгляд к нему. — Ты мне веришь?

Кириан не колеблется.

— Конечно, верю.

Пальцы всё ещё покалывает, когда я их сгибаю и снова расправляю, пытаясь понять, могут ли все вороны делать то же самое, и осознаю, что Орден, вероятно, в курсе.

Что-то внутри меня подсказывает, что да.

— Я с нетерпением жду, когда ты начнёшь исследовать эти силы, — вдруг говорит он.

Я не хочу, думаю я. Но есть что-то во мне, что противится этой мысли. Это ощущается как тяжёлые удары по стене, которую я сама воздвигла вокруг себя, вокруг своей сущности, вокруг самого тёмного уголка своей души…

Тёмный камень трещит, и удары чего-то огромного заставляют его шататься.

Что на самом деле задумал Орден?

Пам. Пам.

Откуда мы, все эти вороны?

Пам. Пам.

Кем я являюсь?

Пам…

Тяжёлое ощущение сжимает мою грудь, заполняет пространство между рёбрами, поднимается по трахее и обвивает её.

— Одетт?

Кириан, должно быть, замечает перемены, что происходят внутри меня, потому что его взгляд полон беспокойства. Я вижу своё отражение в его глазах и понимаю, что сейчас не могу позволить себе думать об этом.

Я откладываю в сторону ту часть себя, которая хочет

погрузиться в силу, что скрыта внутри, не дождавшись ответов, и также прячусь от другой части меня, которая испытывает ужас. Я прячу всё это под замком, за тяжёлой, неподвижной стеной, и делаю глубокий вдох.

— Нам нужно выбраться отсюда живыми, — говорю я.

Кириан кивает.

— Как я это вижу, у нас есть два варианта. Мы можем попытаться пережить ночь здесь или попробовать выйти сейчас.

Я поднимаю взгляд на тусклый свет, который пробивается сквозь деревья.

— Правда, если мы попробуем сейчас, ночь может наступить раньше, чем мы выберемся, и мы не знаем, сколько здесь этих существ. Но мы так же не знаем, безопасен ли этот храм.

— Я тоже не люблю ждать, — отвечает он.

Я киваю. Мы согласны. Пора идти.

Мы проверяем оружие, оба готовимся и одновременно спускаемся по каменным ступеням.

— Как только выйдем, сразу бежим, — шепчет он.

Я отвечаю «да» и делаю глубокий вдох, готовая. Однако Кириан останавливает меня.

— Одетт, — зовет он меня.

Я знаю, что он хочет, о чём переживает, и мне ясно, что на это нет времени.

— Не сейчас, — шепчу я, с болью, которую с трудом удаётся игнорировать.

Он не согласен. Он действительно хочет говорить, хочет тратить наше драгоценное время на это, время, которое может быть слишком ценным, но он понимает и уважает меня, и в глубине души знает, что я права. Ничего не будет иметь значения, если мы не выберемся отсюда живыми.

Так что мы оба смотрим вперёд, сосредотачиваемся на сплошной дороге вниз и бросаемся в бегство.

Звук моего дыхания эхом отдаётся над нашими шагами. Я бегу изо всех сил, и всё же знаю, что Кириан сдерживается. Он ждёт меня, снова и снова, следит, чтобы мы двигались в одном ритме.

Мы избегаем деревьев и камней. Обходим неровности на земле, продолжаем спускаться вдоль каменной лестницы, осторожно, на безопасном расстоянии друг от друга, но я слежу за ним, чтобы мы не сбились с пути и не теряли времени.

Прошло всего несколько минут, когда мои бедра начинают гореть, и ноги отдают болью, предупреждая меня. Но я не сдаюсь.

Я бегу и спотыкаюсь, пытаясь ускориться, чтобы не замедлить Кириана. Сумерки всё ещё дарят последние бледные лучи света, но лес темнеет. Он всё больше замкнут, и мы изворачиваемся между стволами и ветками. Мы бежим вниз по горе, не останавливаясь, пока я не замечаю тень среди деревьев.

Сердце замирает.

Мои ноги останавливаются. Останавливается и Кириан.

Он там. Прямо перед нами.

Он принял свою исходную форму, или, по крайней мере, ту, которая выглядит более человеческой. На его немного расстёгнутой белой рубашке, виден след от удара мечом, оставивший алое пятно, и кровь теперь высыхает на шее, которая снова плотно соединена с головой. Светлые волосы легли на плечи, растрепанные лёгким ветерком.