Кровь боярина Кучки
Шрифт:
Выбрав гладкоствольную старую липу, Дурной пристегнул «кошку» к рукам и ногам, стремительно прыгнул на дерево, сделал по стволу несколько ползучих движений и грохнулся спиной оземь.
Когда Род привёл атамана в чувство, тот виновато произнёс:
– Хмель до добра не доводит.
Названый сын Букала долго вынимал пальцами боль из атамановой спины. После помог Дурному взлезть на полати, покинул келью и сам принялся за «кошку».
Без чьих-либо объяснений он понял, что искусство воровского лазания с помощью этого «промыслового снаряда» заключено в умении владеть своим телом. Нужно впиваться руками и ногами в отвесное древо, подобно кошке, затем,
Род обрывался дважды. С детства привык падать с дерева по-кошачьи, не расшибался. Ах, Бессон Плешок, умная голова! Ах, незабвенный, незаменимый учитель!
– У-у-у-уй!
– протянул восхищённый Фёдор Дурной, выйдя из кельи и сладко потягиваясь.
Высоко ему пришлось задрать голову, чтобы увидеть Рода.
Растреножив белого жеребца, атаман рысью сгонял в Олешье - два копыта здесь, а два там!
– и привёл повечер чалую кобыленку.
– Для тебя!
– бросил он повод Роду.
– Мой Беляк пятерых снесёт, да негоже ехать сундолой [359] .
[359] СУНДОЛОЙ - вдвоем на одном коне.
На заре двое всадников навсегда покинули Букалово новцо. И ни одна живая душа его более на нашла. Лишь к концу столетия сгнил и рухнул чёрный кузнец, замшел жертвенник, зарос ерником, завалилась халупа, размыли дожди очаг…
…К Красным сёлам атаман и его спутник выбрались самым кратким путём. Прибыли в Кузнецкую слободу, правда, уже в темень, когда искомые ворота не вдруг отыщешь. Всю дорогу Фёдор раздумывал вслух, где им остановиться - то ли в Воробьёве, то ли в Симонове, то ли в Кудрине, то ли в Кулижках. Не забыл и про Сущёво, и про Вшивую Горку. В каждом из этих сел были верные люди. Кузнецкую слободу выбрал он как ближнюю к Боровицкому холму, где, по его расчёту, должны были обитать в одном из княжеских теремов молодожёны Андрей и его подружил.
Род с грустью вспоминал оставленный в потаённом месте дубовый каюк, подарок Рязанского князя. Кто его найдёт: он сам или кто другой?
Каково же было удивление Рода, когда в обитателе маленького домишка в гуще Кузнецкой слободы признал он Шишонку Вятчанина.
– Наш спасёныш!
– ласково встретил его бывший держатель лесного постоялого двора бродников.
– А я теперь горожанин, не лесовик. Добро пожаловать в град Москов. Угощение у меня прежнее - ветряная рыба да яйца.
– У, жадень!
– замахнулся на Шишонку Дурной.
– Зуя на тебя нет!
Переночевав, условились: Род ждёт и не кажет из избы носа, чтоб никто его не узнал, Фёдор выспрашивает, высматривает, вынюхивает. Шишонка же обеспечит к ночи борзую тройку с крепкой каретью, чтобы недостижимой птицею мчала молодого боярина с украденной им княгиней в бездонный Волковский лес за реку Шалую, в Затинную слободу, где никакой князь не власть, никакие кмети не сила.
Шишонка вернулся ранее Фёдора. Сумерки захватили пока лишь восточный край неба, а на западном солнце ещё посмеивалось над передовым полком ночи, скорой своей победительницы.
– Пирники истомились на Боровицком холме, - объявил Вятчанин.
– Вся сторожа ходит, пошатываясь. Святослав Ольгович с сынком
– Полно врать, - остановил Род.
– Этому Петру девяносто лет. Он и голодный в седло не сядет.
– Тебе лучше знать, - смиренно сдался Шишонка.
Фёдор Дурной явился без лишних слов.
– Нынче иль никогда!
– резко отрубил он.
– Утром Андрей с семейством и челядью возвращается во Владимир.
За полночь кареть вкрадчиво подкатила к высокому глухому тыну.
– За оградою гляди в оба, - наставлял Фёдор, - Терем высок, да стар, древесина мягкая. Верхнее окно под правою крайнею закоморой - её! Все выслежено и проверено. Оконница отворяется внутрь, это тебе кстати: чуть толкнёшь рукой - и всходи в одрину. Помочи для княгини - в тороках за твоей спиной. Надевай ремённую сбрую. Опустишь свою любаву, сам спустишься, спеши к этому же самому месту. Здесь в тыне пропилен лаз. Сейчас я его вскрою…
Луна купалась в облачной пене. Атамановы глаза быстро освоились в синей ночи. Род же видел как днём. Лаз был для него мал, едва удалось протиснуться. Хорошо, хоть Улита сможет одолеть его без натуги. Во-он её окно! Когти «кошки» легко входили в старые бревна, зато держались совсем не прочно. Род намеренно не принимал пищи вторые сутки ради вящей своей невесомости… Не испугать бы Улитушку, хотя Кучковна доказала, что непуглива. Лёгкий скрип где-то над головой заставил его вскинуть взор… О наваждение! Его глаза почти рядом с её глазами. Вот она, оконница, можно дотянуться рукой. Если Улита крикнет, ему конец. Если чуть оттолкнёт - для этого не надобно силы, - он камнем низринется с многосаженной высоты и не останется ни капли надежды на все его кошачьи ухватки. Мгновение они молча созерцали друг друга, длинное, тягостное мгновение! Она не закричала, не оттолкнула. Потому что не испугалась.
– Прими мою руку, - почти беззвучно прошептала Улита.
– Только не уколи своими страшными иглами.
Перевалившись через оконный косяк, он бережно охватил тёплые плечи своей любавы. Наручи очень мешали, объятия вышли неуклюжие. Трепетная Улита крепко прижалась к нему.
– Как я не испугал тебя?
– удивлялся Род.
– Ещё не видя лица, узнала… - задыхалась Улита в его объятиях.
– Весь твой облик… передо мной… всегда. Со спины не ошибусь - ты!
Он нехотя отпустил её, спеша снять наручи и поножи. «Кошка» со звоном упала на пол. За нею вслед - заплечные торока. Вскрыть их, достать помочи, чтобы оснастить беглянку, было делом недолгим.
Что же она творит? Она отступает к тесовой стене и трижды стучит в неё. Сейчас люди войдут, схватят Рода. Однако страха в нем нет, только недоумение. В одрину вошла Лиляна и в неверном мерцанье светца разглядывала его расширенными очами.
– О, Родислав Гюрятич…
– Уля, ты все ж таки испугалась меня?
– еле вымолвил Род.
– Не тебя, себя испугалась, - поправила юная княгиня.
Некоторое время одрину тяготило молчание.
– Тебе надо сейчас уйти, Родислав Гюрятич, - первой заговорила Лиляна.