Кровь боярина Кучки
Шрифт:
– Где Амелфа и Малой?
– осведомился Род.
– Как занялось со всех сторон, я их уже не видел. Никого здесь не осталось. Я один…
Томилка бросился на землю, зарыдал. Род поднял и встряхнул его:
– Добудь белую понку с заступом. Обернём тело, выроем могилу. Надо похоронить боярина Степана Ивановича Кучку попригожу…
5
Он пришёл в себя от холода и боли. Не сразу приоткрыл глаза. Холод мучил оттого,
Солнце пронизывало огромный щелястый сарай-сенник. Порожний - ни клочка сена. Одр узника - жёстче некуда!
Память, как кровь в затёкшие члены, с трудом возвращалась в мозг. Они с Томилкой схоронили Кучку у Чистых прудов. Род нашёл вороного, предусмотрительно стреноженного, спрятанного в лесу. Оставив кощея, поскакал к Боровицкому холму. Думал об Улите с Якимом: куда увезли, живы ли?.. Вороной на полном скаку сунулся мордой вниз. Ощутив себя в полете, приняв удар, Род не в тот же миг впал в беспамятство. Успел узреть несколько стрел в боку хрипящего коня.
Пропасть времени прошла с тех пор…
Скрипнули ворота сенника. В образовавшийся проем вошли двое. Узкие глаза, вислые усы, куценькие бородёнки. Не сызнова ль попался в половецкий плен? Вошедшие такие одинаковые, похожие скорее на заботливого Беренди, чем на безжалостного Сурбаря. Чуть рты раскрыли, вязник содрогнулся.
– Когда покончим с ним?
– спросил один.
– Не торопись, Турпай, - сказал другой.
– Велено пока его беречь. Очнётся, скажет пытчикам что надо, а уж тогда…
Род кое-что смекал по-торкски после уроков Беренди и вспомнил из истории, преподанной когда-то Богомилом: именно торчин зарезал князя Глеба.
– Надоело доски мыть под ним, - ворчал Турпай.
– Шальная баба, что пыталась опоить его, ещё прибавила работы. Поверишь ли, Олбырь? Сам тошнотой исходишь, обмывая эту тварь. Чуть отойдёшь, его опять гадует [350] и гадует. Такой блевач!
– Даже в беспамятстве не размыкал зубов, - вспомнил Олбырь.
– А все же кое-что попало внутрь…
[350] ГАДУЕТ - страдает рвотой.
– Тьфу на поганых северян!
– сплюнул Турпай.
– Всех бы зарезал вместе с их князем…
Олбырь остановил товарища:
– Ша! Он очнулся. Ишь глядит!
– А, наплевать!
– Теперь уж в сторону лежащего пустил плевок Турпай, - Он в нашем языке и глух, и нем.
– Пить!
– молвил Род по-торкски.
Тюремщики переглянулись. Олбырь бросился в угол к железной куфе, принёс скляницу с водой.
– Князя не надо резать, - продолжил Род.
– И ненавидеть вятичей не надо. Они не хуже торков: злые есть и добрые.
– Откуда знаешь наш язык?
– спросил Турпай.
– В плену у половцев от
– Ты нас не выдашь?
– спросил Олбырь.
– Укройте, мёрзну, - отозвался Род.
Турпай принёс бараньи шкуры. Одну подсунул, другой накрыл.
– Давно я здесь?
Торки, шевеля губами, принялись считать.
– Одна седмица, - сказал Олбырь по-русски.
– За что терпишь так от соплеменников?
– спросил Турпай.
Род попытался объяснить доступно:
– Родина предков - Господин Великий Новгород.
Поняли не поняли, а закивали, как восточные божки.
– Суздаль с Новгородом - во!
– сдвинул кулаки Олбырь.
– Покормим скоро, - обещал Турпай.
Они ушли. Он стал сосредоточиваться. Хотел видеть, где Улита и Яким. И застонал. В великолепной ложне на кружевном одре окаменевшую боярышню ласкал скуластый коротышка. Это же владимирский Андрей! Волосы чернее дёгтя, всегда лоснятся от какой-то жирной мази с резким духом. А Яким в богато убранной палате в сафьяновой мошне считает златики, одетый по-придворному: атлас червчат, сверкают золотые запоны с алмазными каменьями… Несчастный ведалец тряс головой. В глаза впивались, словно стрелы, лучи солнца из щелей сарая.
Вбежал Турпай, схватил бараньи шкуры, одну выдернул, другую сдёрнул, бросил обе в угол.
– Нельзя, нельзя… Сюда идут!
Вошли глазун с Амелфой. Попытались выставить тюремщиков. Те не ушли.
– Мы за него в ответе, - сказал Олбырь.
Петрок приблизился, присел на корточки:
– Худы твои дела, лесной бродяга.
– Зуй повинился, - подал голос Род.
– Узнал крест матери. Назвал споспешника…
– Нет на тебе креста!
– Петрок вынул из-за пазухи серебряную цепку, потряс перед глазами Рода.
– Вовсе ты не Жилотуг. Выкормыш волхва!
Род перевёл дыхание.
– Резал… горло… благодетелю! Я видел.
– Князь приказал, - дёрнулся глазун.
– Изменника искали кмети обезглавить волей государевой. Не выискали. Я нашёл.
– Дрожат у тебя руки, - заметил Род.
– А, будь ты проклят!
– вскочил Петрок и замахал руками.
– Тебе быть прокляту, блудник!
– возразил Род.
– Не пощадил детей господских…
– Детей увёз Андрей!
– со скуляжом вскричал Малой.
– Я вывел их из-под земли. Яким с Улитой во Владимире. Андрей с боярышней уже повенчаны. Я ни при чём.
– И вновь склонился к Роду: - Тебе тем паче горевать о ней нет смысла. Ведь ты одной ногой в могиле.
– Хватит балакать, - прервала Амелфа.
Где-то за сараем раскатился скрип ворот, загомонили голоса.
Обеспокоенные торки вышли.
– Тотчас учнут тебя пытать, - приблизила Амелфа красивое лицо к голове Рода.
– Ярун Ничей большой мастак по этой части. Он уж тут!
– А с ним кат, - вставил Петрок.
– Ещё у сановитого еретика Феодорца, Андреева любимца, он был на той же страшной службе. Рвал языки и ноздри, колол глаза и распинал на стенах. Тебя на этом вот щите распять придумал он!