Кровь боярина Кучки

Полуян Вадим Петрович

Он лежал калачиком на столе, не в силах ходить и сидеть от слабости, когда за дверью родились голоса, сопровождаемые множеством шагов. Пусть выкурят дымом, он прижмётся устами к разорванному пузырю окна и накрепко смежит веки.

Грохнул засов, распахнулась дверь.

–  Коли ты не тать, выходи!

Род сел на столе и увидел перед собой Чекмана.

–  Нет, я не тать, - откликнулся он, ощущая себя во сне.

Чекман бросился к нему и с той же силой отпрянул назад.

–  Что такое?

Род, убедившись в яви происходящего, сполз со стола, преступил черту и бессильно обвис на груди Чекмана.

–  Э, да ты высушен, как пустой колосок!
– подхватил его берендейский княжич и без чьей-либо помощи, как младенца, вынес во двор, усадил впереди себя на коня, пустив его

лёгкой рысью, чтоб поберечь своего спасенника.

–  Что это тут за княжна Текуса в тебя влюбилась?
– негодовал Чекман.
– Плетью не бить, так голодом уморить велела!

Род наглотался свежего воздуха, ему стало нехорошо.

–  Почему я не смог подойти к тебе? Что за нечистая сила окружила тебя?
– допытывался Чекман.

–  Это я… ограждал себя… от нечистой силы, - задыхался выпущенный заточник.
– Я… делал… гуся…

–  Какого гуся?
– всполошился княжич, - Ты что, бредишь, дорогой? Очнись, друг!

Друг уж не отвечал. И белокурое чело его репкой моталось со стороны в сторону.

–  На Пасынчу беседу! Домой!
– приказал берендей своей дикой коннице.

9

Род поправлялся в той же одрине Кондувдеева дома, где ночевал в день убийства схимника, бывшего великого князя Игоря Ольговича. Все здесь было, как прежде, - и широкие ложа в парчовых подзорах, и узорчатые ковры на стенах, и роскошные шкуры пардусов на полу, чтоб нога утопала. Вот разве печь без замысловатых изразцов, только побеленная. По сводчатым окнам, выходившим на север, Род понял, что время послеполуденное: цветная слюда не столь щедро стала пропускать свет. Вошёл Асуп и зажёг золотые светильники по углам.

–  Здоров ли наш гость, свет хозяйских очей?
– спросил он.

–  Помозибо, Асуп, - благодарно откликнулся Род.
– Вижу, ты все добро вернул, всех хватал [408] отыскал?

–  Почти всё, почти всех, - озабоченно пробормотал верный страж, - Не зря русские про себя говорят: братки хватки, сестрицы подлизушки!

–  Что ты, Асуп!
– отмахнулся Род.
– Только ли русским любится скорохватом жить?

–  У наших той хватки нет, вот и живут в нехватках, - возразил упрямый торчин.

[408] ХВАТАЛО - вор, тот, кто хватает.

–  Не будь логозой [409] , Асуп, - погрозил пальцем Род.
– Лучше открой, как добро вернул.

–  Ха!
– усмехнулся ловчивый [410] страж.
– Опять же не зря ваши говорят: на тате шапка горит, а тать и хвать за неё!
– Зажёгши крайний светильник, он прибавил уж не заядло, а озабоченно: - Чекман вернулся с ристалищ, да не один, с высочайшим гостем. Кухари мясо режут на кавардак. Пальцы оближешь!

Оберегатель дома вышел с подобающим поклоном. Род по-богатырски потянулся, расправил члены и впервые после недавней пытки голодом ощутил себя здоровым. От Чекмана он уже знал, что у Изяслава с Гюргием мир до рати был недолог. Андрей с дядей Вячеславом и воистым галицким Владимиркой спроворили тот мир хоть скоро, да не прочно. Гюргию остался Киев. Изяславу и его боярам обещалась выдача всего захваченного при последних битвах. Но едва поверженный великий князь прислал своих людей за отнятым, как Гюргий тут же сотворил из пальцев кукиш. Ну и что ж, что опознали все своё? Вот вам Бог, а вот порог. В придачу лёгкая дорога! Напрасно Изяслав посылывал к дядьям: мол, целовали крест, исполните! Напрасно старый Вячеслав увещевал брата. Гюргий с жадностью вцепился в хватовщину [411] : шиш! И вот твердыня Пересопница взята с налёту. Глеб Гюргич изгнан из неё позорно. Изяслав с дружиною - у черных клобуков в Поросье. Эти верные союзники спешат седлать коней - на Киев! Гюргий зайцем удирает в свой

Остерский Городец, не обнажив меча. Андрей - за ним, скрипя зубами. А брат и дядя, то есть Вячеслав, по-стариковски остаётся в Киеве, бросается в объятья победителя. Для Рода же но всей этой истории одно было печальнее всего: Улита вновь в Остерском Городце, теперь с ней повидаешься неведомо когда. Вот и мешает выздороветь чёрная кручина. Хоть отъелся, вошёл в тело, а душа не движется к поправке. Сегодня на победные ристания, устроенные вспоможенниками Изяслава ляхами, уграми, чехами, Род не поехал, невзирая на настойчивость Чекмана. Должно быть, знатный праздник развернулся на Подоле на игрищном лугу!

[409] ЛОГОЗА - вздорный, спорщик.

[410] ЛОВЧИВЫЙ - мастер ловить.

[411] ХВАТОВЩИНА - награбленное.

Вошёл Чекман, присел на ложе к Роду:

–  Лучше ли тебе, милый?

–  Я уже здоров.

–  А ежели здоров, так расскажи вкратце хоть теперь: ну как ты делал гуся?
– с незабываемой упорной просьбой в сотый раз пристал к другу Чекман.

–  Говорено же было: не поймёшь ты этого, - возразил ведалец.

–  Ха! Не пойму! Какие тайны!
– не скрыл обиды княжич.

Род положил ладонь на его руку:

–  Послушай! Поводырь однажды похвалился, что вдоволь выпил молока. «Какое же оно?» - спросил слепой. «А сладкое да белое», - ответил поводырь. «А что такое "белое"?» - не понимал слепой. «Ну белое, как гусь», - придумал объясненье поводырь. «А что такое "гусь"?» - пристал слепой. Поводырь согнул руку костылём: «Он вот такой». Слепой ощупал его руку и сразу понял, что есть молоко.

–  Ха! Значит, я слепой, ты поводырь?
– ещё обиженнее произнёс Чекман.

Род предпочёл свернуть речь на иное:

–  Расскажи лучше, как прошли ристания.

Угры завиднейшие конники! Всех наших пре изошли своим искусством, - сразу же увлёкся берендейский княжич.
– А ты затмил бы их на Катаноше. Помнишь хурултай?
– И с гордостью прибавил: - Катаноша-то опять у нас!

–  Да что ты!
– вскочил с одра обрадованный Род.

–  Хозяин становища продал её новгородскому купцу, - стал объяснять Чекман.
– Наш имчивый [412] Асуп нашёл того купца, предложил нож или деньги. Ну, ясно, новгородец выбрал выкуп, не нож в спину.

[412] ИМЧИВЫЙ - мастер находить, отнимать.

Род обнял друга:

–  Вот утешил!

–  А как же насчёт гуся, поводырь?
– сузил глаза Чекман.

Род, не вступая в препирательства, спросил:

–  Здоров ли нынче твой батюшка, князь Кондувдей?

–  Родитель на полсотни лет старей меня, - вздохнул Чекман.
– Но в дряхлом теле дух молодой. Превозмогает старческие хвори. А что ты вдруг спросил?

–  Да ночью слышал стоны невнятно где. Хоромы велики, - стал одеваться Род.

Чекман насупился.

–  Не в хоромах был тот стон, а на дворе, в амбаре. Изрыгал его подважник суздальский, должно быть, крупный хищник. Не успел удрать вслед Гюргию - уж больно тяжкие возы награбил. Да Асуп с него не спустил глаз. Не раз исподтишка следил, как он здесь, в хоромах, хитничал. И переняли его наши нукеры у первой же переспы. Запирается, своего имени бесчестного назвать не хочет. И прозвище скрывает: ничей, и все тут!

–  Ничей?
– воскликнул Род.
– Каков собой?

Чекман искал, как объяснить.

–  Кутырь. И борода большая с серебром.

Род бросил одеваться, стоял в нижней рубахе с полукафтаньем на руке.

–  Так он Ничей и есть. Ближний боярин Гюргиев, затем Андреев. Мой тюремщик, мой голодомор Ярун Ничей!

–  Ах, во-он какая птица!
– вскочил с одра Чек ман.
– Мы все своё добро в возах его сыскали, кроме изразцов. Где изразцы? Молчит! Подвесили его над чаном с кипятком, пришпарили подошвы - ни полслова! Одни стоны. Крепкий кутырь попался!