Кровь боярина Кучки
Шрифт:
– Выследили!
– жалобно прошептал Кза и со слабой надеждой быстро спросил: - Где твой конь, Рода?
– Рядом. По ту сторону братской могилы заножен [395] , - ответил Род, запоздало казнясь, что обезоружил себя, воткнув меч в мёрзлую землю, чтоб заножить за него Катаношу.
Он хотел угадать, каким образом нападут эти степные волки. Больше всего боялся тенёт, укрюков и прочих незаговорённых напастей. Обрадовался, заметив, что один из крадущихся истиха натянул лук. Поспешил заслонить собой Кзу. Но… поздно!
[395] ЗАНОЖИТЬ - привязать лошадь за ногу.
Стрела пронзила насквозь хилое тело юноши, и гот рухнул на грудь Рода.
– Ай-ё!
– завопила стая, устремляясь к могиле.
Ножи сверкали в зубах.
– Ух-ух-ух-у-ух!
– закричал лесовик филином и в тоже мгновение оказался по ту сторону братской могилы.
Выдернуть меч, отпустить Катаношу, вскочить в седло - было делом мгновения. Пока преследователи добрались до своих коней, сняли лыжи, устремились и погоню, Катаноша уже растаяла в белой мгле. Какое-то время Род слышал за спиной гиканье. Оно то возникало, то обрывалось. Наконец оборвалось окончательно.
Всадник стремился к Киеву, где в тот час не было ни Гюргия, ни Андрея, ни их друзей-половцев, совершающих злодеяния порой неведомо по чьей воле.
6
Первуху Шестопёра сразил рассказ о гибели Нечая Вашковца. Оба были сироты на белом свете, привык ли держаться друг друга, как две половинки одной фасолины, и вдруг - одиночество! Родислав не мог заменить Шестопёру погибшего, все-таки он оставался всего лишь другом Первухина друга, и пытался, как умел, облегчить страдания своего совсельника. Возлагал руки на его чело, после чего приятель становился повеселее. Предсказал ему долгую жизнь, во что Первуха не верил, однако приободрился. А когда посулил бобылю преданную бабью любовь до гроба, тот тяжело вздохнул: «Есть у меня красава, да не по красаве слава». На вопрос, взаправду ли она красива, махнул рукой: «Так красива, что в окно глянет, конь прянет, на двор выйдет, три дня собаки лают». Род предположил, что дурнушка-вислёна необычным умом завоевала Первуху, но и тут попал пальцем и небо. «Бабий ум - бабье коромысло, - равнодушно проворчал Шестопёр.
– И криво, и зарубисто, и на оба конца». Однако по возвращении Рода из-под Луцка Первуха не предлагал ему киевские забавы и глумы, не заводил речи о девьем доме, о девулях и про чих непотребностях. Ведалец опрометчиво приписал это благотворному влиянию неказистой любвеобильницы вдовушки, да скоро установил: приятеля больше тянет не к вдовушкиным перинам, а к замызганному винопродалищу. Слишком затянулись Шестопёровы поминки по Нечаю, приводя в уныние Рода.
У него самого киевские дела шли из рук вон плохо. Ездил на Пасынчу беседу к Асупу. Тот прибирал разорённый дом Кондувдея, ожидая победы Изяслава под Луцком и возвращения в Киев своих господ. Родислава же он ничем не обрадовал. Никакая женщина не спрашивала о нём. Асуп разводил руками.
Удивляло это бывшего затворника. Пусть Улита не в Вышгороде, а подальше от Киева, в Остерском Городце. Ведь знает, что он её ждёт в столице, а вести не подаёт. Правда, вскоре по прибытии из-под Луцка Шестопёр сообщил, что какой-то красик [396] заходил в отсутствие Рода, досачивался: не живёт ли здесь суздалец именем Родислав. Своего же имени не назвал. Род вновь бросился к Асупу: не искал ли его этакий молодой щап? Торчин радостно закивал. А на упрёк, почему сразу не сказал, цокнул языком: «Ты ждал жену, не мужа. Про мужа я не взял в толк». Тьфу с этим торчином!
[396] КРАСИК - любитель покрасоваться, фат.
Ещё время минуло, а о красике - ни слуху, ни духу.
Исподволь зима уходила. Наступила Святая неделя. Трезвонили колокола. Брусчатые дубовые мостовые и дощатые пешие ходовые обочины цвели шелухой крашеных яиц. Небо стало, как никогда, лазоревым. А лица не цвели по-пасхальному, хмурились на воспрянувшее солнце. Не токмо кыян, но и пришлецов, всегда обильных в столице, что-то явно заботило. Прежде шли слухи: дескать, одолевает Изяслав и вот-вот войдёт победителем в Золотые ворота. Ветхие слухи сменились новыми: никто не одолевает. Враги сели на ковёр, и, вероятнее всего, Гюргий после переговоров вернётся на Ярославов двор. Род терялся: радоваться или печалиться? К тому же его одолели собственные заботы. Ещё с пасхальной заутрени Первуха привёл в истобку замухорченную [397] девчонку. Просила милостыню на паперти у святой Софии. Совсем не здешнего вида белянка: серые глаза во весь лик, на тщедушном теле издирки, голосок глуше бубенца на скоморошьем колпаке. Жалостливый Первуха сунул ей кунью мордку, взялся расспрашивать - кто, откуда. Выяснилось, что доставлена
– «Ты это о ком? О Мякуше?
– не поверил Род.
– Да она ж девчонка!» Первуха опустил повинную голову и растерянно пробубнил: «Девкой меньше, так бабой больше». Род ушёл жить на Заяцкое становище, занял грошовую повалушу в подклете.
[397] ЗАМУХОРИТЬСЯ - замараться, запылиться.
За тесовой стеной по ночам костари не давали спать. Днём же от храпа ночных виноядцев повалуша тряслась, мешая собраться с мыслями.
Как-то повечер заглянул Первуха.
– Родислав, тебя сызнова красик ищет.
– Какой ещё красик?
– Ну тот, что давеча…
При первом разговоре о неназвавшемся ищике [398] Род думал о Полиене, оружничем покойного князя Ивана Гюргича. А с какой стати искать его Полиену? Тот давно служит Глебу Гюргичу, с Родом свяжет его разве что случайная встреча.
[398] ИЩИК - ищущий кого-либо, что-либо.
– Должно быть, красик твой - рыло ковшом, нос бутылью?
– подозрительно спросил Род, зная, как принято плешивого называть кудрявым.
– Повечер посети корчму «Трёшкина криница» - увидишь, какой красик, - заторопился Шестопёр к юной жёнке Мякуше.
Повечер Род обосновался вблизи Жидовских ворот в корчме какого-то Трёшки, вёрткого, как веретено, если посиделец за уставленной кувшинами заседкой и был сам Трёшка. В тёмном углу у почти непрозрачного оконца, затянутого грязным пузырём, можно было без помех наблюдать Трёшкиных завсегдатаев. Народ в основном торговый, иноплеменный.
– Вей! Какие же теперь барыши?
– тормошил соседа заядлый спорщик, тряся клинышком бороды.
– Зобница [399] ржи семьдесят ногат, а несчастный строитель получает за день одну ногату. Что же он купит?
– Давно ль за ногату можно было купить овна?
– поддержал его чёрный клобук с бородой серебряной, как берендеево царство.
– А теперь… Ай, разве это жизнь, дорогой?
– Живе-е-ем!
– пробасил луноголовый вислоусый кыянин.
– Ось я своей подсуседнице Ханке три подзатыльника жемчужных купил да голубцы серьги-одвоенки. А до меня как жила? Сарафан крашенинный да серьги-одиначки!
[399] ЗОБНИЦА - мера сыпучих тел, лукошко берестяное, лубочное.
Разговор оборвался для Рода озорным ребячьим способом: чьи-то ладони накрепко ослепили его, и ухо оглушил шёпот:
– Угадай - кто?
Род вздрогнул, потом напрягся.
– Не верю ни ушам, ни глазам!
– Глаза твои сейчас слепы. А по шёпоту разве узнаешь голос?
– был игривый вопрос.
– Есть второй слух и вторые глаза - внутри, - ласково объяснил Род.
– От тебя знакомые токи в меня идут. Их ли не узнать?
– отнял он от лица нежные, ненатруженные ладони.
– Наконец ты в моих руках, неуловимый любезный братец!
– крепко обнял его Яким.
– Так замумрился [400] в потайных местах, что и родичу не найти. Да, Петруша?
[400] ЗАМУМРИТЬСЯ - сидеть безвыходно, запереться.
– Вовсе я не Петруша, - в свою очередь прижал к себе названого брата Род и усадил подле себя, - Стало быть, это ты меня искал?
– Я. Прежде на Пасынчей беседе, после на подворье Святослава Всеволодича. Уф, нашёл!
– Четыре лета не виделись, - сосчитал в уме Род.
– Вчерашний отрок - нынешний вьюнош! Да такой, что ни в сказке сказать, ни пером…
– Я не просто вьюнош, - истиха перебил Яким.
– Подымай выше! Постельничий князя Владимирского Андрея, моего шурина.
– Шурина!
– с тяжким вздохом повторил исстрадавшийся «жизненок» Улиты.