Кровь боярина Кучки
Шрифт:
– Где князь Новгород-Северский? Где Святослав Ольгович?
– раздался крик.
Друзья, не доходя шатра, оборотились.
– Я Святослав, - сказал кутырь.
– Прими обещанное от Азария Чудина за жизнь Владимира Давыдовича!
– крикнул неизвестный всадник. Он издали метнул в Ольговича двумя людскими головами и был таков.
Погоня устремилась следом.
Род вспомнил пир у атамана бродников. Чудин напрасно отговаривал своего князя от союза с Гюргием. Кутырь настаивал и настоял. Немудрено, что тысяцкий Азарий вменил Ольговичу в вину Владимирову гибель. И страшно отомстил.
– О, Внездушка, любимец мой!.. О, верный мой боярин Пук!
–
– В кровавый миг он вспомнил предсказанье Рода.
Сам ведалец стоял в толпе, потупившись, не смея поднять взгляда на князей, как виноватый.
– Андрей!.. Владимирский Андрей!- возникли рядом голоса.
Род поднял взгляд, увидел на игреней Катаноше спасённого Андрея, рядом - Арсланапу, воеводу половцев.
– Отец!
– подъехал Андрей к Гюргию.
– Воины Боняка хотят вернуться в Дикое Поле. Их потери велики. С ними небольшой полон. Просят отпустить.
Гюргий мрачно поглядел на Арсланапу, махнул рукой:
– Пусть едут. Пусть ведут, что взяли.
Толпа разбитых суздальцев, как бы опомнясь, зароптала: половцы берут в полон не только черных клобуков, а киевских славян - хотя и супротивников недавних, однако ж братьев!
– За вспоможенье надобно платить, - глухо изрёк Гюргий, уводя Ольговича в шатёр.
Андрей впился глазами в толпу, что укрывала ропчущих. Вдруг обернулся к Арсланапе.
– Вот этого ещё прибавь к полону, - указал пальцем.
Несколько половцев из воеводской обережи спешились и вытащили Рода из толпы. Железа на его руках сомкнулись.
«Прощай, Улита!
– пронеслось в голове ведальца.
– Анания, игумен, помолися за меня. Бог выпрямил мой путь. Блуд искупят страдания».
– Князь, ты не волен делать этого!
– гремел в возникшей тишине голос Якуна Короба.
– Молчи, боярин, - возразил Андрей, - Я волен делать все!
Верёвка от желёз пленённого вот-вот была готова натянуться, а он, забыв себя, глядел на Катаношу, на которой восседал Андрей, и Катаноша со слезой в белках глядела на него.
– Ух-ух-ух-у-у-ух!
– надрывно покатился по степи крик филина.
Это было прощанье Рода с игреней кобылицей. Он мог не даться в плен, но не сопротивлялся. А вот не попрощаться он не мог. Ответило отчаянное ржанье Катаноши. Кобылица, как на хурултае, воспарила было ввысь, да слишком много рук нашлось, чтоб тут же удержать её.
– Уберите эту бешеную тварь!
– кричал Андрей.
А пленника уже влекли за скованные кисти, за шею вслед всадникам и Арсланапе поближе к окоёму, где безоружная, бессильная толпа под взмахами бичей тянулась на чужбину.
В том ряду, куда его втолкнули, сняв верёвку и аркан, он скованными кулаками протёр глаза и не поверил, что радом с ним такой же скованный… но кто? как можно было ожидать его увидеть?
– Чекман!
– О, друг!
На восклицанье Рода поникший берендейский княжич вскинул голову, сбил шаг и удивлённо произнёс:
– Вай, что за чудо? На разных сторонах дрались, а очутились в одном плену!
8
Сверху, на Божий взгляд, лодья напоминала ковш с зачерпнутой по края гречневой кашей. Сплошь яшники - негде упасть яблоку. Калёными орехами поблёскивали спины гребцов. Род с Чекманом не гребли, сидели лоб ко лбу с закованными в железа руками - ни гнус отогнать, ни пот отереть. Речей уже не было, одни мысли. Род перебирал в памяти мрачный рассказ Чекмана, слышанный ещё в счастливое время, когда их гнали по степи до посадки в эту жаровню.
Перед
– По какой реке нас везут?
– обратился к поникшему Род.
– Река Тана [430] , - откликнулся Чекман.
– Гречники называют Танаис.
Пустынный берег то поднимался из-за оперённого [431] борта, то исчезал за ним. И шелепуги [432] в руках надсмотрщиков то вздымались, то опускались на спины нерадивых гребцов. Хорошо, что Чекмана с Родом не приковали к вёслам.
[430] ТАНА, ТАНАИС - река Дон.
[431] ОПЕРЁННЫЙ - огражденный перилами.
[432] ШЕЛЕПУГИ - плети с металлическими наконечниками.
– Доселешней жизни теперь не вернёшь, - совсем упал духом берендей.
– Тьма разделения нашего!
– вздохнул Род, кляня княжеские усобицы, что всему виной.
Вдруг он заметил: берег исчез. Чуть подвытянулся на коленях, получил по лопатке шелепугой, зато выяснил: и другой берег куда-то запропастился.
– Что за притча?
– выдохнул Род, никогда не видавший моря.
– Берегов нет. Кругом вода!
– В Сурожское море вошли, - объяснил Чекман, - Минуем его, и до невольничьих рынков - подать рукой. Лучше смерть, чем неволя!
– Меня одного от неволи избавил ты. Двоих нас избавить некому, - заключил Род.
Чекман его не расслышал. Казалось, гудел сам воздух. Теперь под ними был шум не реки, а моря.
– Зазыбалось [433] море!
– обратил за борт внимание друга Чекман.
– Гляди, дорогой, зазыбалось!
Надсмотрщики подняли паруса, велели убирать весла. Умелые моряки эти кыпчаки-надсмотрщики, многажды доставляли они полон до невольничьих рынков.
Чело друга вплотную приблизилось. Морской шум уступил место жаркому Чекманову шёпоту:
[433] ЗАЗЫБАТЬСЯ - заколыхаться.