Кровь боярина Кучки
Шрифт:
– Три вещи я зашиваю в платье перед походом - иглу, то-о-о-онкую пилку и сухую изюмину с ядом. Из них мне пригодится теперь разве что сухая изюмина.
Род ответил не сразу.
– Слушай-ка, слушай, - начал он шептать.
– С сухой изюминой обожди. Извлеки сначала нилу.
– Ха!
– отхаркнул и сплюнул густую слюну Чекман, - Я говорю, пилка то-о-о-онкая, тонкая! Ею оков не распилишь.
– А ежели слегка подпилить замок?
– вслух раздумывал Род.
– Я попытался б его сломать. Чуть- чуть недостаёт силы.
Повечер морская зыбь улеглась. С наступлением полной тьмы Чекман выгрыз из подшитой полы почти волосяной тонкости снасть, взял её в зубы и, наклонясь над руками Рода, начал работать. Голова его мерно покачивалась, словно во сне. Зыканье заглушалось морем. Разогнувшись в очередной передышке, княжич мрачно полюбопытствовал:
– А куда же нам деться с этой проклятой
– Хоть в море!
– жёстко ответил Род.
– Значит, надо пилить!
– сквозь зубы процедил берендей.
Перед рассветом, едва пильщик в тысячный раз устав, выпустил из зубов свою «зыкалку», Род напрягся и с четвертой попытки сломал замок.
Следующая ночь прошла легче. Работали уже не зубы Чекмана, а пальцы Рода. Правда, пилить пришлось больше. У берендея не было силы сломать надпиленный замок. К концу ночи пилка дважды переломилась и полетела за борт.
– Дай тебе помогу. Сначала руки освобожу… - шептал суздальский богатырь.
– Сейчас…
И хрупнул на Чекмановых оковах замок.
– Тихо теперь сидим!
– велел Род.
Тихо им сидеть не пришлось. Дюжий половчин с шелепугой давно уже лежал глазом на их руках.
– Вы чего?.. Эй, вы там чего?
Резкая кыпчакская речь обоим была понятна. Не успел шелепужник приблизиться, яшники, как чёртики на пружинках, вскочили и, не сговариваясь, перемахнули бортовые перила.
Шлюп, шлюп!
– разнеслось в тихом море.
Отборная половецкая брань посыпалась вслед плывущим.
– Сугону [434] не будет, - пообещал Чекман.
– Кыпчаки плавают плохо. Не разворачивать же за нами лодью!
[434] СУГОН - погоня.
– Ныряй! Чаще ныряй!
– советовал Род.
– Сейчас вместо брани полетят стрелы.
Полетели не просто стрелы - тучи жалящих стрел.
– Чекман!.. Испровещься [435] , Чекман!
– звал Род.
– Я тут… я ещё плыву… - слышался позади испуганный ответ.
– Не наказал бы меня ваш Бог за Яруна Ничьёго!
– За что, за что?
– не понимал Род.
– А помнишь, ты мне сулил, когда я запытал боярина до смерти?
– И надо же тебе так не вовремя перепасться! [436]– сердился Род.
– Стрелы ещё летят?
[435] ИСПРОВЕЩИТЬСЯ - подать голос.
[436] ПЕРЕПАСТЬСЯ - испугаться.
– Не знаю. Увыркнуться [437] страшно, - оправдывал ея Чекман, - Впереди меня, кажется, ещё па…
Перед Родом тоже падали стрелы - одна, другая… Почему оборвался Чекманов голос? Род не побоялся увыркнуться, оглянулся… Лодья на расстоянии дострела ещё виднелась. Чекмана не было… Нырнул в очередной раз? Вынырнет вот-вот? Не выныривает…
– Чекма-а-а-ан!
Лодья уже скрылась. А море зыбается. Что ему лодья, что ему Род с Чекманом? Мелкие соринки, и только.
[437] УВЫРКНУТЬСЯ - оглянуться.
К солёным морским каплям на Родовом лице прибавились той же природы слезы. Он не плакал, когда погибли все долгощельцы с Нечаем Вашковцом вкупе, два друга-бродника Фёдор Дурной и Фёдор Озяблый, не было слез над телом незабвенного Итларя, сдавила тяжесть над трупом Ивана Гюргича, однако плача не выдавила. А вот теперь, одинокий-преодинокий, плывёт и ревёт, плывёт и ревёт…
Сколько часов прошло? Судя по солнцу, полтретья [438] , потом полпята [439] . А он плыл да плыл… Чуть передохнув на спине, вновь работал конечностями, словно плавниками. Морская волна сильнее, зато вода тяжелее, держит лучше, плыть легче. А вот не глотнёшь эту горечь, тут тебе не в реке, жажду не утолишь. А солнце плечи прижаривает, как половецкий бич, голову жжёт, и во рту все горит от паров расплавленной соли, барахтайся в ней, дыши ими. Долго ли ещё? Сплошная вода вокруг. Цели нет. Будто мир утоп. Не земной, а водяной. Земля не впереди, а внизу. Так за ноги и тянет страшными пальцами несчастного утопленника Чекмана. Крикнуть бы - крику нет. Разглядеть бы, что вдали, - зной очи застит.
[438] ПОЛТРЕТЬЯ - два с половиной.
[439] ПОЛПЯТА - четыре с половиной.
9
Лёгший на спину пловец ходким каюком приближался к суше. Руки работали, как колёсные лопасти водяной мельницы. Левая ткнулась во что-то упругое. Послышался визг. Перевернувшись глазами не в небо, а к берегу, Род увидел широкий зад в прилипших портах, быстро удаляющийся по замуравленной тропе в сельгу [440] . Когда он добрался до мелкоты, где можно было стать на ноги, его вышли встретить. Впереди шествовали два краснотелых бритоголовых увальня, похожие на ковёрных борцов. У каждого по длинному креноватому [441] ножу. У одного порты мокрые. Стало быть, это тот, кого Род случайно задел в воде. Под защитой таких охранышей следовало несколько женских фигур в иноплеменных белых одеждах - одно плечо прикрыто, другое обнажено. У каждой на груди маленькая коробочка, железная, медная или серебряная. На коробочке - кольцо, на кольце - большой нож. На одеждах украшения из зелёного бисера. На одних больше бисеринок, на других меньше.
[440] СЕЛЬГА - мелкий лиственный лес.
[441] КРЕНОВАТЫЙ - гнутый.
Едва незнакомец ступил на берег, бритоголовые выставили ножи. Видя его невооружённым, они не спешили обнаруживать мирных намерений.
– Тух утхух кух, - молвил один из них.
Вышедший из воды молчал.
– Ассалям алейкум, - произнёс тот, что в мокрых портах.
Род не знал и этого языка.
– Ты варяг, грек, русич?
– выдвинулась одна из женщин. На её шее не было коробочки, и на одежде - ни единой зелёной бисеринки.
– Я из Суздальской земли, - радостно откликнулся Род на родную речь.
– Моё имя Родислав. Бежал с лодьи, из полона.
Толмачка прокудахтала его слова своим спутницам и велела:
– Следуй за нами.
Сельга становилась все гуще, тропа все уже.
– Ну и корба! [442]– обратился Род по-кыпчакски к одному из охранышей, тому, что в сухих портах.
Тот крякнул от неожиданности:
– Ай, друг, ты говоришь на моем языке, будто век прожил в Диком Поле.
Тропа вскоре вывела на поляну к большому белёному дому из обожжённой глины.
Самая молчаливая женщина тихо заговорила. Спутницы обступили её и почтительно слушали. Род почти с начала пути невольно следил за ней. Что-то странно знакомое было в её обличье, движениях. На красивой, словно выточенной груди - золотая коробочка. Если лебединые шеи спутниц украшали серебряные цепи в разном количестве, то с её смуглой шеи свисало цепей много больше, нежели у других, и не серебряных, а золотых. Её одежда сплошь зеленела обилием бисера. Когда она удалилась, Рода ввели в маленькую камору с мелкими, как бойницы, пустыми окнами и оставили одного. Света было достаточно: в окнах - ни пузыря, ни слюды. Но и не вылезешь, даже не высунешься, разве что руку просунешь. Да и не было у заблудшего достойных причин куда- то сейчас бежать. Пока ещё не было. Он думал о молчаливой женщине, лица коей не разглядел, как и лиц её спутниц, закрытых по самые глаза.
[442] КОРБА - трущоба в лесу.