Кровь боярина Кучки

Полуян Вадим Петрович

10

Он очнулся в сумрачной одрине с широким ложем. Пригорюнившаяся Онтонья сидела на краю в его ногах. Окна были черны. В углу единственный светильник давал слишком мало света.

–  Сбыслава, Сбышечка, - по-братски нежно позвал он.

Застывшая в раздумье полонянка встрепенулась.

–  Очнулся, Славушка?
– Она взяла со столика фиал.
– Испей-ка…

–  Что это?
– подозрительно вгляделся он в белую

жидкость.

Что лежит между желудком и кровью, - пояснила Бака.
– Не бойся, так названо в Коране молоко. Помогает при отравлении алоэ и смолой в курильницах.

Род передёрнулся при мысли об угощениях Текусы, отогнул ворот рубахи, увидел тонкий шрам на груди слева.

–  Погляди, что со мной сделала пиявица!

В его руках рубаха треснула и разошлась, грудь обнажилась широко.

–  О, зубы Сарагури на твоей груди!
– вскрикнула Онтонья.
– Ведьма! Взгляни, что делает со мною и другими девами, - Она, словно перед подругой, обнажила девичью грудь в кровоподтёках.
– А то возьмёт шалыгу [454] и… - Он увидел бок в синюшных полосах - не девушки, а зебры.

[454] ШАЛЫГА - плеть, кнут.

Пришла на память Ольда-варяжка. Её мучил изверг-атаман. Между Текусой и Невзором Род не находил ничего общего.

–  Твоя мучительница от несчастья бесится, - сказал он Баке.
– Представь, она до сих пор дева, невольная жена больного старика.

–  Я тоже дева, - резко молвила Онтонья, - не кусаюсь, не дерусь… - Закрыв лицо руками, она продолжила сквозь всхлипы: - Срамного ничего не делаю.

Род приподнялся на одре, закутался в верблюжье одеяло и тихо произнёс:

–  Дни грешницы Текусы сочтены. Да что там дни, часы!

Онтонья отёрла слезы, глянула испуганно:

–  Откуда знаешь?
– Род не ответил. Девушка подсела ближе, заговорила горячо: - Я хулю её, кляну, а ведь она мне жизнь спасла, когда вся Шарукань горела, детей бросали в пламя, над девами и жёнами насильничали прямо на земле средь бела дня прилюдно… Сама же, грешным делом, думаю порой: уж лучше тамошняя смерть, чем здешние страдания. И все же нынче мне мою мучительницу жаль.

–  Мне тоже её жалко, - вздохнул Род.
– Кого винить, что наши токи несогласные: мои её влекут, её же меня отталкивают. Надо бежать. Как? Надоумь, Онтонья.

Бака грустно покачала головой:

–  Ты ничего не ведаешь. Нынче повечер гонец примчался из Этали, единственного города кукразов. Бедняжку Сарагурь едва привели в чувства. Оба вы, как мёртвые, лежали на подушках. Проклятый алойный дым вас уморил. Она велела отнести тебя сюда под мой призор, сама в крытых носилках поспешила во дворец. Хакану Чаушнару совсем худо. Того гляди, помрёт. А смерть его - нам всем погибель. Мои подружки Куль и Илека изошли слезами. Со смертью хакана-мужа первой жене его, прекрасной Сарагурь, грозит сожженье вместе с ним, а нам, её служанкам, заклание.

–  О Господи!
– воскликнул Род.
–

Что с ним случилось? Чем болен?

–  Старостью, - поникла Бака, - За девяносто лет ему. Нет силы дольше жить.

В одрине воцарилось долгое молчание.

Девушка покопошилась в недрах своего платья и извлекла маленький предмет.

–  Возьми-ка перстень. Был зашит в твоей одежде.

–  О, милая!
– обрадовался Род.
– Вот помозибо! Вот благодарствую! Это перстень моего отца.
– Но тут же он помрачнел: - Ты знаешь, на моей груди нет материнского креста. Маленький такой из кипарисового дерева. Входил с царицей трапезничать, крест был, сейчас щупаю - нету.

Онтонья развела руками.

–  Когда укладывала тебя на одре, ни цепки, ни гайтана на твоей шее не было. Постой, - вдруг вспомнила она, - из кулака у Сарагури, я видела, свисала тонкая серебряная цепка.

–  Текуса, стало быть, к тому ж воровка!
– простонал Род.

–  Не огорчайся, - успокоила Онтонья.
– Взяла как амулет на память. Не отдаст - я у неё выкраду. Конечно, коли будем живы.

Род попросил:

–  Принеси одеться. Постараюсь, чтобы все остались живы. Поставлю на ноги хакана. Как к нему добраться?

–  Ты?
– удивилась девушка.
– Не хвастайся, безумец! Тут старейшие жрецы бессильны, а ты… Уж опочинься [455] лучше.

Род послушно лёг, однако произнёс:

–  Утром называла ведальцем, теперь не веришь. Меня тревожит страшная судьба в твоих очах. Сварог свидетель, я хотел помочь.

Онтонья молча вышла. Принесла одежду.

–  Облачайся. Попытаюсь провести тебя к царице.

Род встрепенулся:

–  Поверила?

Сбыслава развела руками:

[455] ОПОЧИНУТЬСЯ - лечь спать.

–  Бежать с острова нельзя. Окажешься удачливым - спасёмся. Вылжешь - погибнешь с нами.

–  А ведь я в Колтеске был, когда тебя украли, - как сестрой залюбовался ею Род.

Бака внезапно бросилась ему на грудь и разрыдалась.

–  Домой хочу-у-у-у!

Он успокаивающе гладил её голову.

Царицына служанка резко вышла. За дверью зазвучал её высокий голос:

–  Белендшер! Ануширван!

Вскоре кыпчак-охраныш заглянул в одрину и, увидев, что Род вполне опрянулся, любезно пригласил:

–  Носилки ждут!

Для Баки носилок не было. Род попусту настаивал, что сам пойдёт пешком, а девушку должны нести. Она велела не перечить: целитель может быть доставлен только скрытно, в большой тайне. Носильщиками были кыпчак, которого здесь звали Белендшером, и кукраз Ануширван, что первый столкнулся с Родом при морском купании. Закрытые носилки покачивались яликом на воздушных волнах. Порою ветер приотдёргивал завесу, и несомый видел сначала редколесье, посинённое луной, затем бескрышные и безоконные дома из глины с плотно закрытыми дверьми. Унылый город! Площади и царского дворца не удалось увидеть - ветер стих.