Кровь боярина Кучки

Полуян Вадим Петрович

Юноша нетерпеливо растворил дверь, соображая, что делает не гораздо, суясь без спросу в девичью одрину. Однако то, что сразу увидел, скорее рассмешило и успокоило, нежели смутило.

Сидящая на лавке Улита, положив на колено голову ползающей перед ней Вевеи, наматывала на пальцы рыжие космы своей сенной девушки и дёргала сильно, разом.

–  Чемер позвала сорвать, да?
– яростно вопила рыжуха.

В лесу Род таким же приёмом лечил Букала от острой поясничной боли, называемой чемером. Наматывал вокруг пальца несколько седых волос занемогшего волхва, дёргал разом или прикусывал их у корня, чтоб

хрустнули. Это и называлось чемер сорвать. Однако на сей раз по всему было видно, что боярышня занята не лечением, а наказанием. Это и рассмешило Рода.

На его смех Улита вскинула зелёный взор, обезволенно опустила руки. Обернулся сидевший у окна рослый отрок - вьющиеся русые кудри, белое, как выточенное, лицо, брови, словно угольком подмалёванные, глаза - зелёные самоцветы. Вот так Яким Кучкович! Вот так красавец! Чуть вырос, а как расцвёл! Лишь губы тонкие портят красоту недобротой. Кажется, ему нравилось наблюдать сестринскую расправу.

Вевея же, почуяв избаву, мгновенно бросилась наутёк.

И вот два тела слились в одно, как в лесу на дереве, где скрывались от бродников. И вновь от возлюбленной пахнет мытелью, как в ночных кустах у Чистых прудов. Опять набралась жару в баенке. И желанные щёчки перевёрнутыми раскалёнными блюдечками жгут ему лицо. И родным алым домиком губки тянутся к нему. И глаза зелёными омутами манят утопиться в них…

–  Один Бог ведает, как я тебя ждала. Сказывали, убит. Сама жаждала смерти, чаяла, она нас соединит.

Род не мог слова вымолвить. Сердце его, казалось, пробьёт две грудные клетки, чтобы слиться с её трепетно бьющимся сердцем.

–  Сестрица, дозволь братца поцеловать, - вернул обоих в обыденную жизнь хрупкий басок Якима.

Улита оторвалась от Рода. Боярич с отроческой мужской силой обнял его и поцеловал в щеку.

–  Братца поцеловать!
– передразнила Улита.
– Скоро этот братец тебе шурином станет.

–  Ой ли?
– криво усмехнулся Яким.
– А Владимирский князь Андрей?

В груди Рода похолодало.

Девушка с укоризной посмотрела на ехидного отрока.

–  Не кажись змеёнышем. Или тебе неведомы мои слезы?

Отрок построжал лицом, ласково дотронулся одной рукой до плеча сестры, а другой до локтя названого братца.

–  Батюшка над ней сильничал, - объяснил он Роду.
– Изошла она слезьми, покуда не покорилась. Твою смерть доказывали и Петрок Малой, и Дружинка Кисляк, да им веры не было. А когда бродяга именем Клочко потонку описал, как тебя в разбойном стане вешали живым и расстреливали из луков, сестрица более месяца лежала в горячке, потом одеревенела, как кукла, и согласилась стать подмужней женой сына половчанки, этого старого обрубка, да вот срамота с Амелфой… Было бы большое несчастье, да меньшее несчастье помогло.

Род ободряюще улыбнулся сникшей Улите и, резко меняя суть разговора, спросил:

–  За что тут был застенок бедной Вевее?

–  Не бедной, а блудной, - хмуро произнесла боярышня.
– Учуяла рыжая срамница, что дом перевернулся с ног на голову, и надумала задать лататы. Томилка её поймал. Надо ведь доискаться, куда намечала путь. Удалось выдавить: во Владимир!

–  Норовница [345] жениховствующего Андрея, - пояснил Яким.

Улита

подняла взор на избранника своего сердца и, видя его сияющим, сама просияла.

[345] НОРОВНИК - пособник.

–  А где Овдотьица?
– спросил Род.

Девушка вновь поникла.

–  Овдотьицы не стало в ту зиму, накануне коей и тебя не стало с нами, - отвернулся к окну Яким.

Сумерки густели за слюдяным окном.

–  Утопла мамушка наша в Чистых прудах, - тихо вымолвила Улита.
– Полоскала белье на мостках, поскользнулась и…

–  Петрок с Амелфой её сгубили!
– вскочил присевший было на сундук Род.
– Я упреждал… я знал…

–  За что? За что?
– спрашивала боярышня.

Род, колеблясь, оглядел сестру с братом. Тяжело расстраивать ставших самыми близкими людей. Ещё тяжелее скрыть от них правду.

–  А старая Варсунофья?
– с трудом вымолвил он, - Подкараулили, придавили сосной. За то, что невзначай углядела Амелфу с Петроком в ложне боярыниной на одном одре.

–  Не верю в такое, - замахала руками Улита.

–  Веришь в черноту души мачехи, так уж верь до конца, - заключил Яким.

–  Варсунофья рассказала Овдотьице. Их подслушали, - договаривал Род.

Улита закрыла лицо руками.

Яким поднял указательный палец.

–  Вот почему глазун батюшку склоняет бежать не в Киев, а во Владимир к Андрею. С Гюргием у них сговор: породу нашу пресечь, вотчину оставить Амелфе. С суздальским владетелем она продолжит висляжничать [346] , глазун же подле неё побоярствует.

–  Ты не дорос ещё до таких взрослых мыслей, - остановила брата сестра.
– Выдумываешь покруче сказок о страшных чудищах.

Родислав невесело усмехнулся.

[346] ВИСЛЯЖНИЧАТЬ - докучать ласками.

–  Круты Якимкины выдумки, - произнёс он и добавил весомо: - А нынешняя жизнь, Уля, куда как круче. Овдотьица мне открыла: Петрок, убийца моих родных, бежал в Киев. Оттуда под видом кухаря [347] прислал отравителя. Смерть вашей матушки-боярыни - его грех. А ещё у Ольговича изгой рязанский Владимир истину мне поведал, слышанную от очевидца: Петрок с Амелфой-вислёной в Киеве делил одр, а после сосватал её Степану Иванычу. Вот ныне и рассуди: далека ли от жизни братнина несусветица?

[347] КУХАРЬ - повар.

В одрине воцарилось молчание. Улита ходила из угла в угол, хрустя сцепленными пальцами. Яким барабанил по оконнице, с надеждой глядя на свалившегося как с неба названого братца.

Наконец Род к сказанному добавил:

–  Петрок подослал в лагерь Гюргия своего обыщика Кисляка. Тот вылгал, будто в порубе с Амелфой и сам Малой. А Степан Иваныч-де готов бежать в Киев к Изяславу. Князь отложил поход. С часу на час нагрянет сюда. Страх что произойдёт!

Улита схватила его сильные руки, как утопающая: