Кровь фюрера
Шрифт:
Маленький мальчик протянул маме руку, и она крепко сжала ее. Они пошли назад, к коттеджу.
ЧАСТЬ 1
Глава 1
АСУНСЬОН, ПАРАГВАЙ. ЮЖНАЯ АМЕРИКА
Когда врачи в частной клинике «Сан-Игнасио» сказали Николасу Царкину, что он умрет, старик мрачно кивнул, дождался ухода врачей, а потом,
Припарковав машину, он прошел немного назад, к маленькому коммерческому банку на углу, толкнул турникет и сказал менеджеру, что хочет открыть свою ячейку.
Менеджер сразу же приказал старшему клерку спуститься со стариком в подвал: в конце концов, сеньор Царкин был ценным клиентом.
— А потом пускай уходит. Я хочу остаться один, — сказал Царкин в своей обычной резкой манере.
— Конечно, сеньор Царкин. Спасибо, сеньор Царкин. — Менеджер еще раз вежливо поклонился на прощание. — Buenos dias, сеньор Царкин.
Менеджер в синем костюме раздражал Царкина — собственно, как всегда, но этим утром его поклоны, расшаркивания и заискивающая улыбка, приоткрывавшая золотые зубы, особенно выводили старика из себя.
Buenos dias. Доброе утро. Да что в нем такого доброго?
Он только что узнал, что жить ему осталось меньше двух суток, а боль в желудке разъедала его, как кислота. Это было просто нестерпимо. Он чувствовал себя слабым, ужасно слабым, несмотря на обезболивающее. Чему тут улыбаться? Что в этом утре такого доброго?
Это последнее утро в его жизни, и теперь он знает, что ему делать.
Но, по правде говоря, Царкин чувствовал странное облегчение: вскоре весь этот обман закончится. Спускаясь за клерком в прохладу подвала, он видел свое отражение на холодной поверхности стен из нержавеющей стали. Царкину было восемьдесят два, а еще полгода назад ему давали семьдесят. Тогда он был в хорошей форме, правильно питался, не курил и редко пил. Все говорили, что он доживет до ста лет.
Они ошибались.
Отражение на стальной стене говорило о его теперешнем состоянии: худой, истощенный, он уже сейчас походил на труп, а кровотечение в желудке было настолько сильным, что Царкин чувствовал, как из него вытекает жизнь. Но у него было дело — какой бы сильной ни была боль, что бы ни говорили врачи. А когда все это закончится, он сможет упокоиться с миром — навсегда.
Если только не существует Бога и загробной жизни. Тогда ему придется расплачиваться за свои грехи. Но в этом Царкин сильно сомневался. Справедливый Боженька не позволил бы ему прожить столь долгую, наполненную событиями, богатую жизнь после всего, что он сделал. Нет, ты попросту умираешь, тут все очень просто. Тело обратится в прах, и ты исчезнешь навсегда. Не будет ни боли, ни рая, ни ада. Лишь Великое Ничто.
На это он надеялся.
Клерк открыл металлические ворота и проводил его в подвал. Комната была маленькой — шесть на шесть метров, с холодным мраморным полом. Клерк посмотрел на ключ в его руке, провел пальцем по блестящим стальным ячейкам, выстроившимся вдоль одной из стен, нашел ячейку Царкина, вытащил и открыл ее
Царкин знал процедуру: нужно будет нажать на кнопку на столе, когда он захочет выйти отсюда. Он увидел, как клерк закрывает металлические ворота и поднимается по мраморным ступенькам, а потом Царкин остался один. Подвал был холодным и тихим, как морг, и старик невольно вздрогнул. «Вскоре и я буду там, — подумалось ему. — Вскоре эта боль прекратится». Присев к столу, он придвинул к себе маленький металлический ящик, вставил ключ и открыл крышку. Потом он вытащил содержимое — документы — и разложил их на полированном столе.
Здесь было все. Документы на его земли, ключ к его прошлому. Он задумался на мгновение о том, что еще необходимо сделать, о том, как приятно будет насладиться, в последний раз потакая своим слабостям. Однако на самом деле ему уже ничего не хотелось. Боль все делала невыносимым. Кроме того, он уже насладился в этой жизни всем, чем только возможно. Он собрал содержимое ячейки, аккуратно сложил документы в стопочку и положил их в старый большой конверт, в котором раньше держал некоторые из документов. Получился увесистый сверток. Потом Царкин нажал на кнопку вызова клерка.
«Уже скоро, — подумал старик, через минуту услышав шаги клерка, эхом отдающиеся на мраморных ступеньках. — Уже скоро все закончится».
Он услышал, как открываются металлические ворота, и закрыл крышку пустого ящика. Оставив ключ на столе, он пошел к воротам.
Дом стоял на улице Калле-Игуасо, на окраине города. Белый, огромный, окруженный высокими стенами, он был едва виден с дороги. Это был самый престижный район Асунсьона, но Царкин мог себе позволить жить здесь. Открыв при помощи пульта кованые ворота, он проехал по извилистой асфальтовой дорожке и припарковал «мерседес» на покрытой гравием площадке у входа в дом.
Буркнув что-то в ответ на приветствие дворецкого-mestizo[1], который открыл дверь, Царкин прошел в свой обитый деревом кабинет и запер дверь изнутри. В кабинете было тепло. Слишком тепло. Расстегнув две верхних пуговицы на рубашке, Царкин взглянул на пышный ухоженный сад, перечные деревья и пальмы за окном. У него было много недвижимости в Асунсьоне и три фермы в пригородном районе Чако, но этот особняк был его любимым.
Он сел за полированный деревянный стол и выложил содержимое принесенного с собой конверта на блестящую поверхность, а потом принялся рассматривать документы.
Сначала он открыл паспорт. Николас Царкин. Хорошо. Вот только он не был Николасом Царкиным. На самом деле его звали… Боже, он почти забыл свое настоящее имя! А когда он произнес его, оно показалось таким ненастоящим, что он вымученно улыбнулся. Так долго жить во лжи! Он отложил паспорт.
Его разыскивали в полудюжине стран мира. Когда-то под этим старым, почти забытым именем он совершал ужасные вещи. Он вызывал у людей чудовищную боль, заставлял их умирать мучительной смертью. Однако правда была в том, что сам он боль выносить не мог. Он прервал себя: времени на раздумья не было. Сделай это.