Кровь и пот

Нурпеисов Абдижамил

— Бери! Все твои…

— Н-да… Неважный улов, а? Куда же рыба подевалась?

— А, шрагм-ай! Чего тут спрашивать? Всю рыбу утроба ненасытная пожирает!

— Что ты говоришь! — посмеивался Танирберген. — Что это еще за утроба?

— Не знаешь, да? Темирке, вот кто! Этот татарин даже божье море на замок закрыл. Совсем решил нас доконать! — Дос даже плюнул с досады. — Домой придешь, жена, дети голодные, с потрохами готовы тебя сожрать!

— Ну-ну-ну… Так ли уж Темирке виноват?

— А кто же еще? Видишь, где ловим? Выгнал нас в открытое море —

лучше не придумать.

— Ой, не знаю! — Танирберген с сомнением покрутил головой. — Так уж и обвинять Темирке во всех грехах…

— А кого же еще?

Танирберген рассеянно огляделся и вдруг кивнул на одного из рыбаков, просматривавшего сеть невдалеке от них.

— Кто это такой?

Дос покосился, потом отвернулся.

— Да этот придурок…

— Мунке, что ли?

— Он самый.

— Как его дела?

— А-а! — Дос злобно высморкался, утер нос рукавом. — Чего мне его дела? Ты лучше скажи про мои дела — имеет этот татарин право на море или нет? Или я ничего не понимаю?

— Эх, бедный Дос… Ты и в самом деле мало чего понимаешь. Ведь если Темирке на кого и взъелся, так только на Мунке. Понял? Ты ведь тут ни при чем, ведь ты отмежевался от Мунке, помнишь?

— Ну?

— Предположим, я уговорю Темирке. Что ты тогда будешь делать?

— А что делать?

— Ах да и непонятливый же ты! Смотри вон, как все слушаются Мунке. Он как… как жеребец в табуне, понял? Главный, понял? Так вот, если я тебе помогу — кто за тобой пойдет?

Дос все не понимал, куда гнет Танирберген. Напряженно подумав, он наконец схватил мысль мурзы.

— Если Темирке даст ловить у берега, завтра же все рыбаки будут со мной…

— Да? Так-так… — Танирберген вдруг как бы охладел к этому делу, даже зевнул и стал рассеянно осматриваться.

— Конечно… Мурза, я хотел… Я говорю, если мне будет разрешение, то есть нам… — тупо пояснил свою мысль Дос.

— Ну да, ну да… — по-прежнему рассеянно отозвался Танирберген. — Я же сказал, с завтрашнего дня отбери джигитов, кого сам захочешь, и ставьте сети где угодно.

— А… а Курнос Иван? — все еще не понимал Дос. Танирберген вытащил из внутреннего кармана узкую бумажку и молча протянул ее Досу. Это было разрешение на ловлю в запретных местах. Дос повертел бумажку так и сяк.

— Чего это? — спросил он.

— Разрешение. Не понимаешь? Иван поймет, когда покажешь. Не потеряй, — усмехнулся Танирберген.

Разрешение это взял он у Темирке. Сначала Темирке и слушать ничего не хотел. «Иок-йок, — упрямился он. — Этого не будет. Эти места дороже золота!» Танирберген только усмехнулся в усы. «Да ты сам подумай! — терпеливо убеждал он Темирке. — Ты думаешь, я хочу, чтобы рыбаки твое богатство развеяли? Ты забыл, в какие времена мы живем. Когда-нибудь тебе понадобится защита. Помани немного этих дураков, дай им пожить получше — ты их по рукам и ногам свяжешь! Ты думаешь, они не станут стеречь твое богатство, будто псы на привязи?» И Темирке, поразмыслив, сдался.

Дос живо спрятал бумажку в карман. Танирберген, попрощавшись,

вскочил в седло и поехал к промыслу. Он знал, что Акбалу (после того, как он ее выгнал) приютили ненадолго на промысле. Но вскоре вместе с попутными подводчиками она уехала в Челкар. Танирберген за все эти дни ни разу не вспомнил про Акбалу. Казалось, он совсем забыл, что была у него когда-то жена по имени Акбала и что он ее любил. Он и сам удивился теперь, что мог так беззаботно разъезжать по аулам, хлопоча о скоте, о рыбе, о прибылях и тому подобном. Теперь ему вдруг представилась его жестокость по отношению к ней, и в душе его шевельнулось раскаянье. Но он тут же заставил себя не думать больше о бывшей жене — и в самом деле бросил думать.

Народу возле промысла было много. Только что вернулись подводчики, отвозившие в город мороженую рыбу. Все верблюды и все сани принадлежали Танирбергену. Добрая половина подводчиков также были его джигиты. Увидев мурзу, подводчики почтительно загудели — стали здороваться, — и лица у них сделались, будто они солнце увидали. Поздоровавшись, перекинувшись кое с кем короткими фразами, Танирберген отозвал в сторону старшего подводчика, стал расспрашивать о делах.

— Как обоз?

— Пока все хорошо, мурза. Верблюды в теле.

— А сани?

— И сани хороши. Крепкие еще сани.

— Груз для обоза на промысле есть?

— Есть-то есть… да, мурза, хотелось бы денька два пообогреть-ся, с женами побыть, с детишками, бельишко постирать…

— Ну-ну! Бельишки-детишки… Пока сани крепкие и верблюды не выдохлись, раза два еще съездите. Потом отдохнете.

Уверенный, что возражений не будет, Танирберген кивнул, отвернулся и пошел прочь. Но старший подводчик догнал его.

— Мурза…

— Отстань! Я все сказал.

— Да нет, я не об этом…

— Что еще такое?

— Мурза… — Подводчик оглянулся. — Еламан в Челкаре. Танирберген будто споткнулся. Прикрыв на мгновение глаза, он перевел дух, совладал с собой, потом обернулся и уже спокойно взглянул в лицо подводчику. Тот почтительно застыл, тянулся изо всех сил.

— Кто тебе сказал?

— Сам видел. Даже говорил с ним. Рай умер. Погиб в Турции.

Танирберген тотчас понял: правда! Все вылетело у него из головы, даже Айганша, из-за которой он, в сущности, и завернул на промысел и которую так и не увидел еще. И обед, который ждал его у Ивана Курносого, стал ему не нужен, хоть он и был голоден.

Быстро пошел он к своему коню, сел верхом и, не взглянув даже на промысел, быстро поехал домой. Ему надо было побыть одному. Ему нужна была дорога, одиночество, мерный бег коня, чтобы хорошенько подумать и решить, как быть дальше.

Что станет со всеми баями, если к ожесточенным войной людям явится этот смутьян? Кто поручится, что рыбачий аул, да и вообще все бедняки волости Кабырги не пойдут за ним, не поднимутся снова, как в шестнадцатом году? И к чему это все приведет, если среди богатых родов нет единства: в одну сторону тянет Ожар-Оспан, в другую — Рамберды?