Кровь и пот
Шрифт:
Приехав домой, Танирберген тотчас отправил гонцов в разные аулы и уже на другой день собрал у себя всех аткаминеров этого края. Оповещенные начали прибывать к обеду. Приехали самые знатные баи — Мынбай, Жузбай, Жилкибай и дородный рыжий Рамберды. Услужливые джигиты, не дожидаясь, пока соберутся все приглашенные, начали резать баранов и ставить котлы. Огромные, начищенные до солнечного блеска, шумящие и клокочущие самовары, каждый в облаке пара, один за другим отправлялись в большой гостиный дом.
Целый день и целый вечер гости ели и пили.
— А в байге он когда-нибудь участвовал? — спросил кто-то.
— Вроде нет…
— Зря! Ведь этот аргамак, как птица!
— Чего там говорить… Он ведь той же породы, что и конь Кёр-Оглы: погонишься на нем— догонишь, удираешь на нем — не догнать.
— Апыр-ай, а? Да пусть весь мир треснет и перевернется, а надо, надо мне подружиться с каким-нибудь туркменом, чтоб заиметь такого тулпара, как аргамак мурзы!
Так воскликнул простодушный, глуповатый Жилкибай и даже по ляжкам себя ударил. Рамберды, сидевший рядом с ним, тут же уткнулся в подушку, давясь от смеха. Отсмеявшись, он поднял покрасневшее лицо, незаметно отер слезы. Потом, улучив момент, притянул за рукав Мынбая и замурлыкал ему на ухо, чтобы никто не слышал:
— Ойбай, до чего же он глуп! Он и в самом деле верит, что мурза заимел скакуна через дружбу с туркменами? Ойбай, ойбай… — махнул он рукой и поспешно отвернулся к стене, чтобы посмеяться как следует.
Начали стелить постели, и гости повалили на улицу. Рамберды опять взял за рукав Мынбая, отвел в сторону.
— Ну? Что ты обо всем этом думаешь? Интересно, зачем вызвал всех нас мурза?
— Кто знает, кто знает… Что-то задумал, конечно.
— Н-да… Хитер! Что хитер, то хитер— тут уж ничего не скажешь. Видал, какое угощение нам поставил? Неспроста это. Нет, неспроста!
— Поглядим, дорогой, послушаем. Ведь и скворца манят в силки кормежкой.
— Поглядеть-то поглядим, конечно, а вот что разбогател он теперь — это да! Силе-он!
— Еще бы! С одной стороны торговля, с другой… как бы тебе сказать… Гм! Кха!..
— Ха-хе-хе… Заимствует, да?
— Кха! Хорошо, скажем так… Скажем, с другой стороны — заимствует, а?
— У туркмен?
— И у туркмен…
— Ай-яй-яй… А ведь говорили же деды: «Воровство добром не кончается!» Вот увидишь, добром это не кончится…
— Золотые твои слова. Все зачтется, а хуже всего, что мы же и в ответе будем. Он своих джигитов посылает к туркменам, а те— не приведи аллах! — когда-нибудь и наши табуны угонят.
— Все может быть. С нашим мурзой не соскучишься…
Их позвали: в гостиной были уже постелены постели. Объевшиеся баи как вошли, так сразу и повалились, захрапели и сытно спали до позднего утра следующего дня.
На другой день опять было обильное угощение и крепкий чай
Он говорил, что теперь настала необходимость забыть все давние споры и обиды. Что сидящим здесь почтенным баям пора наконец объединиться, чтобы действовать сообща и дружно. Он призвал их к тесному единению, чтобы они смогли противостоять надвигающейся черной буре.
Слушали его внимательно, а когда он приостановился, чтобы перевести дух и увидеть впечатление от его слов, аксакалы и старейшины родов согласно закивали. Им понравилась мысль о том, что нужно жить дружно. Это значит, что можно без конца ездить друг к другу в гости и обильно угощаться. И потом еще понравилось им слово «противостоять». Хорошее слово. Всегда нужно противостоять!
Даже Рамберды не возражал (чего втайне боялся Танирберген), даже Рамберды покрутил головой и промычал нечто утвердительное. Танирберген зорко поглядел на него. Мычания Рамберды было в данном случае мало для Танирбергена. Ему нужен был недвусмысленный ответ.
— Так что же, баи и аксакалы, поклянемся в этом? — спросил Танирберген, по-прежнему глядя на Рамберды.
Рамберды заерзал, подождал — может, мурза переведет взгляд на кого-нибудь еще? — потом неохотно пробурчал:
— Что ж, пусть будет по-твоему… Только, мурза, ты не забыл, как в старину бывало? Как это говорили наши деды?.. «Клятва не крепка, если чаша не полна», а? Так, что ли?..
Пробурчав все это, явно намекнув на что-то, что должен был понять мурза, Рамберды завалился за спину Жилкибая. Аксакалы шумно засопели, утопили глаза в щелках, стали покряхтывать, переглядываться. Танирберген хорошо понял Рамберды: аксакалы, старейшины ждали подарков. Богатых подарков ждали. Тогда они будут вместе. Вместе противостоять. А без подарков — какое противостояние?
Но Танирберген еще не все сказал. Самое важное он оставил напоследок. И, помолчав и грустно усмехнувшись, он опять заговорил, слабо надеясь, что слова его достигнут ушей сидящих перед ним.
Он говорил, что русские солдаты, изнуренные долгой войной, бегут с фронта. Что казахи, угнанные в шестнадцатом году на тыловые работы, тоже возвращаются, и возвращаются иными, нежели ушли. Что все города в России голодают, что надвигается время разрухи. Что русские рабочие и крестьяне недовольны Временным правительством и повсюду бунтуют.
Какие времена настанут, если завтра вдруг свергнут Временное правительство? И кто поручится, что жизнь в степях не перевернется и что земля не подернется ужасом и не обагрится кровью баев и биев?
— Ойпырмай-ай! Таниржан-ай! Что это ты нагнал на нас страху?
— Ойбай, ойбай!.. Совсем тесно стало в мире — небо с ладонь, земля с пятачок!
— Что же делать? Что делать? Куда ни подайся, значит, всюду для тебя коркутова могила вырыта?
— Как же теперь быть?
Танирберген поднял руки, призывая к спокойствию, и опять заговорил.