Кровь и сахар
Шрифт:
– Не думаю, что стоит вмешиваться.
– Тэд сказал Амелии обратиться ко мне, если с ним что-то случится. В этой истории вообще все неправильно, Каро. Он говорил, что торговцы рабами и политики готовят заговор против него. Он говорил, что они хотят его смерти.
– Еще одна причина не лезть в это дело. – Она понизила голос: – Ты вскоре должен стать членом парламента, Гарри. Если и есть удачное время для того, чтобы оказаться втянутым в историю о сенсационном убийстве, то это точно не оно. Подумай о своем избирательном округе. Некоторые местные фригольдеры [22]
22
Фригольдер (ист.) – свободный землевладелец.
– Фригольдеры будут голосовать так, как нужно министерству, которое им заплатит. Кэвилл-Лоренс уверяет, что мне не нужно беспокоиться по этому поводу.
– Даже если и так, зачем рисковать?
Я снова видел покойного Чарльза Крейвена в его дочери – ум банкира быстро просчитывал риски и прибыль.
– Потому что он просил о моей помощи. Потому что у Амелии больше никого нет.
Каро склонила голову набок и смотрела на меня, выставив вперед челюсть, как профессиональный боксер из Уайтчепела [23] .
23
Уайтчепел – исторический район Лондона, где жили иммигранты и рабочий класс.
– Если друзья Амелии не желают с ней общаться, то кто в этом виноват?
У меня болела нога после всех нагрузок этого дня. Усталость, казалось, пронизывала меня до мозга костей.
– Это было много лет назад. Одному Богу известно, какую цену ей пришлось заплатить за свою ошибку. И разве влюбиться – это преступление?
– Ее влюбленность не была преступлением. Преступлением было сбежать в Калькутту с чужим мужем. Леонору Брэдстрит сломил их поступок. Они унизили ее, и она умерла от разбитого сердца. – Каро нахмурилась: – Ты дал ей денег?
– Немного. Только чтобы оплатить похороны. Послушай, давай забудем про Амелию. Речь не о ней.
– А о чем? Ты почти не виделся с Таддеусом после окончания Оксфорда.
Я пытался найти объяснение, которое она сможет понять.
– Он был мне другом, когда я нуждался в этом больше всего. После смерти отца. Он стал первым человеком после мамы и Бена, которому было не все равно.
Я обвел взглядом знакомые лица за игральными столами. Этих людей я тоже звал друзьями. Одно слово, которое может значить все или ничего.
– Предположим, ты найдешь то, что ищешь, у него в квартире. Что дальше?
– Я отнесу улики дептфордскому магистрату и буду надеяться, что это заставит его действовать.
– А если не заставит?
– Тогда я сам останусь на несколько дней в Дептфорде и поспрашиваю людей. Если я выясню, кто убил Тэда, то обеспечу им уголовное преследование. У меня достаточно влияния, чтобы добиться перевода рассмотрения дела из Дептфорда в Лондон.
О степени недовольства Каро всегда можно судить по продолжительности ее молчания. На этот раз оно длилось так долго, что армия могла бы успеть осадить Трою.
– Гарри, это безумие. Скандал может все разрушить. Ты должен это понимать.
Под «всем» она имела в виду дополнительные выборы и впоследствии –
– Я обещаю быть осторожным и осмотрительным. Но я должен это сделать.
24
Имеется в виду Даунинг-стрит, 10, – официальная резиденция премьер-министра Великобритании.
Мы посмотрели друг на друга, и каждый из нас хотел заставить другого понять. В конце концов Каро опустила глаза.
– Тогда нам больше не о чем говорить, – заявила она.
Я смотрел, как она возвращается к своим поклонникам, улыбаясь, словно все в полном порядке. Кто-то вручил ей кости, она поцеловала их, и все засмеялись.
Газеты называли нас золотой парой и предсказывали нам большое будущее. Мир видел только фасад нашей жизни, и он был прекрасен. Как сказал бы Гомер, мы посрамили наших врагов и порадовали наших друзей. Но, к моему огромному сожалению, мы редко радовали друг друга.
Глава седьмая
Линкольнс-Инн всегда напоминал мне оксфордский колледж. Впечатляющая кирпичная сторожка у ворот на Чансери-лейн, часовня, столовая, студенты-правоведы и адвокаты в черных шелковых мантиях. Я быстро шел по темным дворам и узким переулкам, серебристый лунный свет пробивался сквозь тянущийся от реки туман. Из часовни доносилось пение – шла вечерняя служба.
Я всего один раз заходил сюда к Тэду – и в тот день я в последний раз видел его живым. Это было сразу же после моего возвращения с войны в Америке. Воспоминания о той встрече возвращались вспышками. Я снова и снова видел его мрачное бледное лицо. Тогда оно выглядело даже хуже, чем на столе у Брэбэзона.
Я свернул на Нью-сквер, под ногами у меня хрустел гравий. Дома из красного кирпича, выступавшие из тумана, казались высокими и безжизненными. Я так погрузился в свои мысли, что не смотрел, куда иду, и врезался в кого-то на ступенях дома Тэда.
– Смотри, куда прешь, чертов бездельник! – рявкнул он.
Это был молодой африканец невысокого роста, с накачанными мускулами, которые выделялись под сюртуком цвета зеленого мха. Красная треуголка была натянута низко ему на лицо, и когда он повернулся, я увидел, что одна сторона его лица обезображена совершенно жуткими шрамами. Это уродство только усиливало угрозу, которая ощущалась в выражении его лица.
Бормоча извинения, я проскочил мимо него в холл дома Тэда. Я взял с собой деньги на взятки, но консьерж спал в своей будке. За тем, как я поднимался по лестнице, следила только кошка черепашьего окраса, сидевшая на стойке перед ним.
Я остановился на лестничной площадке, пытаясь вспомнить, как пройти к квартире Тэда. Здание представляло собой лабиринт коридоров со множеством дверей, которые вели в квартиры адвокатов. На стенах висели портреты давно умерших юристов в кружевных жабо. Я несколько раз повернул не туда, пока наконец не нашел дверь Тэда. Дрожащими пальцами я вставил ключ в замок.