Кровь и сахар
Шрифт:
Это звучало глупо, и все же я не мог не брать во внимание доказательства, которые видел собственными глазами. Тэд говорил, что кто-то хотел его смерти, и вот теперь он был мертв.
– Покончить с работорговлей, сэр? – Чайлд вопросительно приподнял брови. – А как именно он собирался это сделать?
Я нахмурился, пытаясь вспомнить, что говорила мне Амелия. Мне нужно было снова увидеться с ней.
– Он сказал, что отправляется сюда забрать что-то, что хотели бы заполучить его враги.
Я снова почувствовал их интерес.
– А какого рода это «что-то»? – уточнил Чайлд.
– Понятия не имею.
– Я не нашел ничего необычного в его номере в «Ноевом
– А где его вещи? Я хотел бы сам осмотреть их.
Чайлд поколебался.
– Дома у мэра, – наконец ответил он.
– Зачем они мэру?
– В его городе убили джентльмена. Мистер Стоукс проявляет интерес.
– В таком случае мне надо будет увидеться с мистером Стоуксом.
– Если вы считаете это необходимым. Я сам против всяких заговоров. Мой девиз – бритва Оккама. Lex Parsimoniae [18] . Дайте мне два объяснения, одно простое, одно сложное, и я в любом случае выберу простой ответ. – Чайлд показал на труп: – Накрой его, Брэбэзон. Мы закончили.
18
Lex Parsimoniae – бритва Оккама (лат.) – методологический принцип «Не следует множить сущее без необходимости», назван в честь английского монаха-францисканца, который писал: «Что может быть сделано на основе меньшего числа предположений, не следует делать, исходя из большего».
Щурясь, я уставился на яркий солнечный луч, который проникал в открытое окно. Меня больше не было в этой комнате, рядом с изуродованным трупом на столе. Я шел по берегу реки Черуэлл ясным сентябрьским утром двенадцать лет назад. Я повернул вдоль изгиба реки – и увидел его.
Мы никогда раньше не разговаривали, хотя я часто видел его в Уодхэм-колледже, где он уже заработал репутацию эксцентричного типа. Я подумал, что этот невысокий худой молодой человек весит гораздо меньше, чем большой мешок, который он пытается поднять. Он был одет во все черное, но на нем не было ни шляпы, ни парика. Позже я обнаружил, что он потерял шляпу в винной лавке, а парики никогда не носил, потому что считал их недемократичными. Его волосы были стянуты назад и заплетены в косу, один черный локон падал на глаз. Выраженные скулы, бледная кожа, широкий рот и большие серые глаза. Скорее не студент, а поэт-романтик, пришедший на дуэль.
Молодой человек запустил обе руки в мешок, достал две пригоршни белого порошка и бросил в воду, как крестьянин из притчи. Он повторил это несколько раз, и я решил, что он пытается разгрузить мешок, чтобы суметь поднять его. Я стоял и наблюдал, прикрывая глаза от бликов солнечного света на поверхности воды, пока Тэд случайно не поднял голову и не заметил меня.
– Вест-Индский сахар! – крикнул он в качестве объяснения. – Вчера его намололи на месяц вперед для выпечки. А вечером я украл его с кухни колледжа – он испачкан кровью африканских рабов.
– Тогда река – лучшее место для него, – улыбнулся я, и Тэд улыбнулся в ответ.
– Я искал тебя, – сказал я, когда Тэд продолжил выбрасывать сахар в реку. – Это насчет того, что ты говорил про рабство вчера вечером в трапезной. Я согласен с каждым словом. Торговля африканцами – это отвратительно. Язва на теле политики.
Выражение его лица стало более мрачным.
– Тот работорговец, который сидел за столом декана, ушел, не сделав пожертвования. Боюсь, ректор меня отчислит.
– Я поддержу тебя, если хочешь, и выступлю против декана и ректора, – сказал я,
Тэд сделал перерыв, чтобы передохнуть, и осмотрел меня с головы до ног, и его лицо снова озарила широкая улыбка.
– Кажется, Господь послал мне Геракла, чтобы помочь поднять этот мешок. Не стой там и не смотри на меня просто так. Иди сюда и помоги.
Это было начало. А теперь пришел конец.
Глава четвертая
Брэбэзон проводил нас вниз по лестнице до выхода на улицу. Я чувствовал боль в груди, которая не появлялась со дня смерти моей матери. Я хотел отмотать время назад. То время, которое я провел в Америке, когда нас с Тэдом разделял океан. Годы в Лондоне, когда мы жили так близко, но как чужие люди.
Брэбэзон отодвинул засовы и открыл дверь, чтобы выпустить нас, но тут же отпрянул и раздраженно воскликнул:
– Простите, джентльмены, у меня под дверью лежит мертвая птица. Будьте осторожны и не наступите на нее.
Мы последовали его совету, и я увидел, что под дверью лежит белый голубь с распростертыми крыльями, словно он куда-то летит после смерти. Ему вспороли живот, а внутренности растянули вокруг тушки, почти образуя круг. Даже мне в моем состоянии было понятно, что птицу здесь оставил не мохнатый и не пернатый хищник, но, скорее всего, человеческая рука.
Чайлд с Брэбэзоном посмотрели друг на друга и оглядели улицу в обе стороны. Мальчик подгонял гусей палкой. Три юные леди хихикали над шляпкой перед витриной магазина. Мимо прошли двое чернокожих лакеев, увлеченных разговором. Брэбэзон ногой отпихнул птицу в сторону и крикнул своего слугу, чтобы тот убрал ее. Он еще раз извинился, мы поклонились друг другу, и мы с Чайлдом ушли.
Моя карета стояла перед постоялым двором, где Сэм, несомненно, еще раз утолил жажду. Чайлд объяснил ему, как проехать к дому мэра, и мы с магистратом забрались внутрь. Я смотрел из окна кареты, как мимо проносится мир, в котором больше нет Тэда.
Мэр жил в окрестностях Дептфордского Бродвея, в белой вилле в итальянском стиле, окруженной пышными садами. Седой привратник-африканец открыл нам ворота, и лошади побежали по дорожке к поворотному кругу, мелкие камушки хрустели под их копытами. Перед домом бил фонтан.
Чернокожий слуга в лакейской ливрее встретил нас у дверей. Это был высокий коренастый мужчина с глазами навыкате и когда-то сломанным носом. Похоже, он хорошо знал Чайлда. Нас ненадолго оставили ждать в прихожей и затем пригласили в просторную гостиную со стеклянными дверьми, ведущими в сад. В шкафчиках в китайском стиле была выставлена коллекция изделий из слоновой кости и нефрита, но мое внимание в первую очередь привлекла лепнина на потолке. Вместо резных листьев или какого-то еще привычного декоративного мотива карниз был украшен лепными головами покорных африканцев.
Чайлд представил нас друг другу. Мэр, Люций Стоукс, был человеком из поколения моего отца и во многом напоминал его. Это был симпатичный высокий мужчина с волевым подбородком и аристократической внешностью, в расшитом серебряной нитью черном бархатном камзоле, с небрежно завязанным галстуком цвета индиго. Он пудрил собственные коротко подстриженные волосы, бакенбарды скрывали уши – так считалось модным у молодежи. В отличие от моего отца, чье состояние выдавала дрожь руки при рукопожатии, Стоукс крепко пожал мне руку и улыбнулся так, как улыбаются политики. Рядом с ним на диване сидела очень красивая мулатка.