Кровь и свет Галагара
Шрифт:
Вслед за нею спустился Нодаль, в считанные афусы очистил толстую ветку от мягких иголок и хрупких сучков, обломил, отмерив необходимую длину, тонкий конец и таким образом изготовил увесистую айоловую дубину.
Жестом показав Вац Ниулу, чтобы тот удалился на безопасное расстояние, славный витязь с наслаждением начал жонглировать вновь изготовленным оружием. Дубина в его руках вращалась и порхала, как леверка над цветком, все легче, все быстрее — и в какой-то лум Вац Ниул, с восхищением наблюдавший за этим богатырским развлечением, ахнул, отступив на шаг, запнулся за колючий кустик лаплаха и повалился навзничь. Такого ему никогда прежде видеть не приходилось: Нодаль вовсе исчез на четверть
Но когда Вац Ниул вскочил на ноги, все уже кончилось, и перед ним стоял улыбающийся витязь, довольный тем, что теперь он снова, хотя и с оговорками, заслуживает наименования «витязь с посохом».
Ночь миновала без всяких происшествий. А наутро, перекусив и раскидав костер, они вступили в редколесье предгорья, вновь привязанные друг к другу ременным жгутом. Если бы Нодаль мог видеть, он был бы восхищен открывшейся перед ними картиной. То была долина среброствольных густолиственных габалей. В сухом прозрачном воздухе, в лучах щедрого солнца их багровые кроны колыхались и сверкали, словно громадные костры, зажженные царственной рукой повсюду, куда бы ни кинул ты взор. Если бы Нодаль мог слышать, он был бы околдован подножным шуршанием невесомого красного золота, звоном и треском, и скрипом блестящих стволов, всеми звуками осеннего Галагара. Но из двоих спутников только Вац Ниулу внятны были эти красоты, и только он уже на закате приметил впереди широкие и спокойные в этих краях воды Зиары. А приметив — поежился: место было не слишком-то удобным для переправы.
После непродолжительного объяснения на берегу возле костра оба уснули, сойдясь на том, что завтра с рассветом им предстоит потрудиться и соорудить для переправы плот.
Пробудившись, каждый принялся за свое: витязь тем же способом, что и для дубины, ломал ветки и очищал их от сучьев, а его маленький спутник, вооружившись своим ножом, готовил габалевое лыко, обдирая с деревьев помоложе кору и длинными тонкими полосками — подкорье.
Работа стремительно продвигалась, и к полудню они изладили плот, одному на вид, а другому наощупь казавшийся достаточно прочным и вполне годящимся для переправы. Наконец, приготовив нечто вроде шестов из высоких и тонких молодых габалей, они решили попробовать свое сооружение на плаву. Оттолкнувшись от берега, Вац Ниул сделал круг по небольшой заводи, орудуя шестом, и благополучно вернулся обратно к берегу. Здесь он черкнул на богатырской спине короткое «Давай!» Затем они погрузили на плот провизию, завели и привязали упирающуюся чиюгу и пустились в плавание к противоположному берегу.
Все шло благополучно. Только на середине реки пришлось недолго побороться с давшим о себе знать течением. Нечего и говорить, что для славного витязя, навалившегося на шест, это не составило великого труда. Но как только они перевалили через плавную стрежь, Нодаль ощутил спиной торопливые прикосновения и ему невольно подумалось, уж не прозрел ли он в самом деле — так явственно он представил себе то, что Вац Ниулу в сей лум пришлось увидеть своими глазами.
Водную гладь рассекал, оставляя за собой пенный след и прямиком направляясь к плоту, высокий черный перепончатый гребень. И имя этому было — цурбон. «Цурбон!» — вспыхнуло у Нодаля на спине, и в тот же лум он ощутил мощный удар, обрушившийся на плот из воды, спереди, снизу. Славный витязь едва успел выпустить шест, вцепиться в свою дубину, лежавшую у него в ногах, как тут же повалился навзничь. Он ударился затылком и уразумел, что погружается в воду.
Вода об эту пору, конечно, была похолоднее свежего лелода, но витязю с посохом, некогда искупавшемуся в ущелье Ледяного Потока, холод был нипочем. И он, барахтаясь в реке, мычал
Знал бы Нодаль, каково было теперь царевичу Ур Фте — а тому тоже приходилось несладко — он сопротивлялся бы смерти еще бодрей и решительней. Но ему не было ведомо ни о бедах царевича, ни даже о том, жив наследник цлиянского престола или гниет его тело глубоко под землей, лишенное доброго клуза.
Букталан «Соленая вейра», на борту которого очнулся царевич, был довольно внушительным кораблем около тридцати двух керпитов в длину и четырех — в ширину. Имел он двадцать девять пар лавок, и с каждым веслом длиной не менее девяти керпитов управлялись семеро несчастных. Всего на букталане было триста девяносто девять гребцов. И работали они почти без отдыха, ибо два больших паруса использовались редко: в Дымном и Зеленом морях погода чаще всего была безветренной.
На сей же раз «Соленая вейра» и вовсе вышла в море с неполным экипажем. Так что и ставить-то паруса было некому. Зато на борту удалось чуть ли не вдвое больше обычного разместить ценного груза — тюков с эсбийским трубочным саркаром. Хозяин корабля очень радовался этой своей выдумке так же, как и тому, что на веслах у него, кроме прочих, сидели сотни полторы четырехруких невольников. Они, понятно, были выносливее остальных, ибо могли менять руки или грести всеми четырьмя, и ценились на вес золота среди эсбийских корабельщиков.
Любой чужеземец, очутившийся в кабаке или ином веселом заведении Эсбы без сопровождения, рисковал попасться в лапы слугам одного из крупных корабельщиков. Эти ловкачи нарочно посещали такие места под видом добропорядочных горожан и были готовы опоить любого встречного молодца, чтобы за приличную мзду притащить его на хозяйский букталан. Нечего удивляться, что в «Синем рузиаве» им приглянулся могучий молодой незнакомец о четырех руках, да еще и слепой к тому же.
Так царевич Ур Фта и оказался на «Соленой вейре». Когда он пришел в себя, обнаружилось, что ноги его прикованы цепью к дощатой лавке, руки лежат на какой-то палке, беспрерывно то надвигающейся на него, то низом уходящей вперед, и вся одежда с него сорвана, так что он наг, будто неоперившийся птенец.
— Эй, честные агары, — произнес Ур Фта по-криански, не без труда ворочая языком, — не скажет ли кто, где это я нахожусь?
Вместо ответа ему на голову откуда-то сверху выплеснули добрый нимех холодной и горькой морской воды. Сразу за этим последовало новое отрезвляющее действие: царевичу обожгло плечи коротким хлестким ударом. И он услышал отвратный пронзительный голос, приказавший ему:
— Держи весло, мразь! И работай как следует, а не то — в мездлу исполосую!
Только теперь царевич ощутил легкую качку и в один лум уразумел, где он находится. Букталан-бади! Невольники весел! Думал ли он, что когда-нибудь на себе придется испытать их страшную судьбу! Еще два или три удара плетью — и Ур Фта навалился на весло, изо всех сил пособляя его движению.
К концу первого дня он уже испытал все, что ему было теперь уготовано на неведомый срок. На ногах и руках образовались кровавые мозоли, разъедаемые солью и грозившие превратиться в незаживающие язвы. Скудная пища, которой поддерживались силы гребцов, состояла из сухих горьковатых лепешек с примесью соломы, тошнотворной похлебки из черного кюра и нескольких глотков затхлой воды. Недолгая передышка, во время которой Ур Фта попытался уснуть, не принесла облегчения. Сон его больше походил на кошмарное забытье. И не успел он в него погрузиться, скорчившись под лавкой, как плетка возвестила его спине начало нового дня и продолжение кошмара наяву.