Кровь и свет Галагара
Шрифт:
Через несколько афусов подгоняемый Вац Ниулом, он вылетел на берег, последние керпиты преодолев бегом по колено в воде. Им здорово повезло: как раз в том месте, где цурбон атаковал их плот, начиналась протянувшаяся до самого берега отмель, покрытая крупной галькой. Повезло и в другом отношении: цурбону вперед подвернулась несчастная чиюга. Вцепившись в нее, речное чудовище ушло в глубину, оставив на поверхности быстро растаявший кровавый след. А тем временем Нодаль, оседланный Вац Ниулом, уже шагал по отмели, опираясь на свою дубину.
Очутившись на берегу, славный витязь сразу же скинул с себя всю одежду, снял с шеи мешочек с кресалом (счастливая предусмотрительность опытного бродяги) и знаками
— Хороший был цурбон? — вывел славный витязь на худенькой спине своего съежившегося спутника.
— Зубы — с палец, — зябко начертил он в ответ.
— Нам повезло, — заметил Нодаль.
— Да. Чиюгу жалко.
— И мешок.
— Да.
— Что будем есть?
— Лес накормит.
— Заночуем здесь?
— Здесь.
— На рассвете — в путь?
— На рассвете.
Вац Ниул все не переставал трястись, и «разговор» как-то не клеился. Лишь когда высохла одежда и оба смогли прикрыть наготу, дрожь его мало-помалу унялась. Поужинав печеными на углях золотистыми крупными гасалабами, собранными Вац Ниулом неподалеку, они устроились на ночлег прямо возле костра. Перед сном Нодалю вновь захотелось «поболтать», и он долго старательно описывал на спине у сладко спящего Вац Ниула лавку своего приятеля в одном из торговых кварталов Сарфо. Связки ароматного лиглона, свисающие с потолочных балок; ларь, наполненный зернами жерфа; сушеные кружочками желтые фьулты; овальные окна, золотистый свет, чистые лестерцовые половики повсюду…
Много — не скажу тебе в точности, сколько — дней спустя, пройдя через темный Хабрейский лес, миновав необъятные степи, желтыми тропами, белыми тропами, берегом Океана, пробравшись сквозь каменную паутину Набира и заросли сабирника на берегу извилистого Сара, ступим вслед за Нодалем и его маленьким спутником на знаменитый Сарфоский мост, чья крутая брабидная дуга, перекинувшись через реку, склоняется к самым городским воротам.
На мосту некогда начиналась торговля, коей славился окрест веселый Сарфо. Нет, конечно, солидные продавцы поджидали покупателей в городе возле своих лавок. А здесь шумно толпились вдоль высоких каменных перил разные мелкие сошки: продавцы певчих птиц с гроздьями плетеных клеток, наполненных щебетом, треском и свистом; менялы, бойко считавшие олы в своих деревянных лотках; укротители стриклей и огнеглотатели; непременный акробат, кувыркавшийся на перилах в самом высоком месте и обиравший зевак, жаждущих поглазеть, как он прыгнет отсюда в реку…
Но так было в прежние времена, а теперь, когда Нодаль и Вац Ниул шагали по мосту в Сарфо, им не встретилось почти ни одной живой души. Только крестьянин какой-то с узелком на палке обогнал на подъеме, да у самых ворот промчался мимо всадник на черном гаварде, едва не сбив их с ног.
Нодалю было известно, что в родных его местах хозяйничают криане, но, верно, и он изумился бы картине полусмерти, открывавшейся при въезде в тсаарнскую столицу имеющему глаза и уши.
Ведь именно в те худые времена неведомый бродячий певец сложил печальную песню:
Ослепительно красивый, Многоокий, многоустый, Город тысячи желаний, Исполняющихся вмиг, Отчего молчишь в тумане ИНу, и так далее. А между тем, славный витязь и его спутник побрели по главной улице и вышли на базарную площадь. И здесь обычного оживления и шума — как не бывало. Но торговля шла помалу и на площади, и в прилегающих домах. Вац Ниул, следуя точным указаниям, отыскал одну, другую, третью лавку, некогда принадлежавшие добрым друзьям Нодаля. Однако ни в одной, ни в другой, ни в третьей никто не встретил их с распростертыми объятьями. Повсюду копошились незнакомые агары и слышна была только крианская речь. Отовсюду их гнали, по истрепанной бедной одежде принимая за нищих бродяг.
Наконец, оставив бесполезные поиски, они присели на каменную скамью посреди худосочного базара и обменялись несколькими словами о том, как хорошо было бы согреться, умыться и подкрепиться. Кто бы мог подумать, что родной город окажется настолько чужим и всего этого им не получить, кроме как за плату.
Поневоле вспомнил славный витязь свое детство, когда босоногим и вечно голодным мальчишкой бегал он по этому самому базару и ухитрялся в день зарабатывать больше десятка медных хардамов, прислуживая покупателям и перенося их тяжелые корзины в любой конец города. Пожалуй, и теперь не оставалось ничего иного, как вернуться к ремеслу носильщика. И он в двух словах передал свою затею Вац Ниулу.
Они быстро условились, что Нодаль будет сидеть на месте, а Вац Ниул отыщет какого-нибудь щедрого покупателя с корзинами потяжелее. Так и поступили.
Нодаль остался в одиночестве на каменной скамье и какое-то время провел в тоскливом ожидании, не в силах отвлечь рассудок от бессмысленного перебирания и «пробования на вкус» всех известных ему кушаний и напитков, от самых простых до самых изысканных.
«Да, город — не лес, тут и помереть от голода недолго», — подумалось ему. Как вдруг из внешней тьмы выскочила стремительная жесткая петля и сдавила ему горло. Нодаль даже не успел схватиться за свою дубину. Руки его потянулись было к невидимой удавке, но от этого она только стянулась еще сильнее. Тогда Нодаль просто развел руками и с облегчением отметил, что петля немного ослабла, но тут же, больно надавив на затылок и подбородок, потянула его вверх и вперед. Пришлось подняться и идти, спотыкаясь, туда, куда его неумолимо влекли.
А случилось-то вот что. Пока славный витязь мысленно пировал, повинуясь голодному воображению, к нему приблизился верхом на рыжем гаварде сам наместник Цкул Хин в окружении пеших стражников — рибуров. Они наводили ужас на любого тсаарна из еще остававшихся в городе своим зловещим черно-алым одеянием, удавками из крепкой сыромятины и кривыми, в уродливых зазубринах двойными дотоланами.
— Что это? — заорал наместник, раскрыв свою зычную командирскую пасть, как только приметил Нодаля издалека. — В городе еще остались отвратительные бродяги и попрошайки? Выяснить, кто он такой!
Перепуганный дюжинник стражи сам кинулся вперед и, остановившись лицом к лицу с ничего не подозревавшим витязем, в свою очередь грубо заорал:
— Эй, ты!
Нодаль, понятно, никак не отозвался. Поводив у него под носом своим дотоланом, дюжинник повернулся и подобострастной рысью прибежал назад, к стремени Цкул Хина.
— Сильнейший! — воскликнул он жалобным голосом. — Виноват, но этот бродяга слеп и глух, как полено. Выяснить, кто он такой, мне не позволяет моя глупость.
— Ну так схватить его и казнить на Белом камне, чтобы все видели и знали: я не допущу разводить в этом городе нищих уродов! Таков крианский дух. Да будут преданы ему на срам тсаарнское малодушие и тсаарнские церемонии!