Кровь и свет Галагара
Шрифт:
У входа в «Зеленый рузиав», получив обещанный второй хардам, он поклонился Трацару и в ответ на приглашение потратиться здесь же — весело возразил:
— Нет уж, позволь проститься. Здесь чересчур накладно будет, а нам ведомо, где подешевле!
С этим счастливый горожанин удалился, а Трацар вошел в харчевню. Вошел — и не увидел там ни одного посетителя. Только поворотливый малый в лестерцовом переднике протирал тряпицей столы, что-то насвистывая себе под нос.
— А! Это опять вы, почтенный Тэр Цат! Забыли что-нибудь?
— Как же, конечно, забыл! — простодушно воскликнул Трацар. — Забыл
— Э-э, драгоценный Тэр Цат, был бы я последним негодяем — так непременно содрал бы с вас плату за то, что уж с лихвой оплачено. Да только мое заведение и без обмана процветает. А потому честно отвечу: ничего вы мне не должны: ваш приятель опередил вас…
— И что же? Он так вот просто — заплатил и пошел прочь?
— Заплатить — заплатил, чего уж проще! А пошел не сразу, да и не совсем пошел, то есть как бы не совсем своими ногами.
— Ты ведь объяснишь попроще, а то я что-то ничего не пойму.
— Конечно, господин Тэр Цат. Скрывать тут нечего. Не успел ваш приятель отсчитать хардамы по моему скромному намеку, как вот те двое, ну, те, что сидели в противоположном углу, поднесли ему чарку вежества. А я его еще убедил, что по нашему обычаю не только выпить полагается, но и ответную поднести…
— Ну! Отчего же ты замолчал?
— Нет, нет, не молчу, почтенный Тэр Цат! Да как-то неловко все вышло. На какой-нибудь лум я тогда отвернулся. А глянул вновь — и вижу: сильно приятеля вашего развезло. Видать, лишней чарка вежества-то оказалась. Те двое, по всему люди благородные, осторожно взяли его под руки и мне еще говорят: мол, прогуляются с ним по пристани, по ветерку приливному — и допивать вернутся…
— И дальше что?
— Так и не вернулись. Хорошо, я догадался и с них взять, как положено…
Отвечая на расспросы Трацара, хозяин харчевни не оставлял своего занятия и работал тряпкой так тщательно, словно решил отполировать свои столы до зеркального блеска. И вдруг воскликнул:
— Гляньте-ка! А ведь под хмельком-то он и про коцкут свой забыл! Вот он, лежит себе под столом.
Трацар, приблизившись, заглянул под стол и вцепился обеими руками в ремень царевичева коцкута, но без помощи харчевника даже приподнять его не смог.
— Послушай-ка, — без тени тревоги сказал он тогда. — Ты ведь пособишь мне припрятать этот коцкут в каком-нибудь чулане и сохранишь его там, покуда мы с приятелем не явимся.
Нечего говорить, что хозяин «Зеленого рузиава» не стал возражать. И вскоре Трацар опять вышел на пристань, и хотя вышел он на сей раз не просто подышать морским воздухом, на лице его не появилось ни тени, глядел он по-прежнему чисто и бестревожно.
— Ага! Вот, вернее всего, и отгадка! — радостно сказал себе Трацар, приметив, что только два корабля из трех по-прежнему покачиваются у пристани в слабом сереньком свете осенней зари. А углядев на корме одного из них — коренастого агара, дымившего короткой и крепкой, подстать себе, трубкой, он окликнул его, как ни в чем не бывало:
— Эй, любезный! Ты ведь подскажешь мне, что это за судно только что вышло в море!
И услыхал в ответ:
— Отчего не подсказать? Двухмачтовый букталан «Соленая вейра», на Ачеду пошел.
Тут, ни с того, ни с сего, скрылся
Одиннадцатый урпран
Пещера, где Нодаль укрылся, следуя за новым посланником своей счастливой судьбы, была пропитана теплой смесью простых ароматов: сырого песка, горьковатого дыма, осенней травы и чиюжего лелода, коего полную тайтлановую плошку сунули витязю под нос, прежде усадив его на примятую кучу сухой соломы. Нодаль, не раздумывая, выпил и ощутил, как по телу его разливается приятный гул успокоения.
Он не в силах был окинуть мысленным взором даже события последних дней; ему в тот лум вообще показалось невозможным делом — думать, припоминать, выбирать и решаться. Казалось, будто жизнь только что началась, будто лежит он в загадочной корзине с опилками на сарфоском базаре — и от теплого материнского лелода у него слиплись глаза, уши перестали слышать и звук в горле растаял. Сморило его богатырским сном, а сколько проспал он — день или нимех — неведомо.
Пробудившись, Нодаль сел, спиною почувствовал стену и в тревоге вытянул руки прямо перед собой. И тут же в руках у него оказалась давешняя плошка.
«Кормят, словно птенца», — с досадой подумал он и не спеша, по глотку выпил густую живительную влагу. Затем решил, что пора поближе узнать своего спасителя, с благодарностью прижал руку к груди, поклонился, протянул во тьму пустую плошку и стремительным броском поймал за щуплые плечи того, кто беспечно принял ее назад.
Легко приподняв и притянув к себе невесомое, как ему показалось, дрожащее тельце, Нодаль ощупью обнаружил над худыми плечами большую плешивую голову и оттопыренные уши. Не растерявший на Черных Копях своего быстроумия, он сразу смекнул, что перед ним мальчишка зим тринадцати от роду и от души пожалел беднягу: вся голова ото лба до затылка была у него покрыта сухими коростами, которые трудно было с чем-нибудь спутать — так метила оставшихся в живых жестокая игва.
Плешивый мальчишка исправно заботился о Нодале. Неведомо откуда, он раздобыл для него одежду: штаны, длиннополый чивек и плащ из грубой лестерцовой ткани. Все не по росту, но чистое и крепкое. Он натаскал и согрел достаточно воды, чтобы витязь мог омыть свое тело, без труда избавившись от жалких черных лохмотьев и не без труда — от обруча с цепью. И самое главное — не забывал о пище, простой, но сытной и прямо целебной. Нодалю и прежде доводилось испытывать на себе замечательные свойства чиюжего лелода, а ведь теперь он поглощал вдобавок то сладковатые клубни дикого реллихирда, то сушеную ломтями горную циуру.
Но по мере того, как силы его и здоровье прибывали, славный витязь, лишенный своего посоха, все глубже погружался в бездну тоски и растерянности. Все яснее рисовалась пред ним безвыходность положения, в котором он оказался. Все больше раздражало вынужденное прозябание в странном убежище, а упорство, с которым прислуживал ему его непрошеный спаситель, поддерживало в душе горестное изумление.
«Зачем он не бросит меня? — думалось Нодалю. — Зачем ухаживает за мною как за родным братом? Зачем он вообще приволок меня сюда, вырвав из когтей кронгов?»