Кровь и туман
Шрифт:
– Ты уверен, что она моя? Таких пружинок у всех в конце девяностых было полным-полно.
– Она твоя, Слав. Я спросил у матери, и она наорала на меня за то, что я за столько лет так и не вернул её, цитирую, “той светленькой девочке со шрамом на руке”.
Я встаю, включаю свет в комнате. Правой рукой придерживаю телефон, левую поднимаю, чтобы разглядеть шрам, который был для меня сюрпризом, как только мы оказались в этом настоящем.
Ответ нашёлся у Власа. Он напомнил о глубоком продольном порезе, который я получила, когда въехала на велосипеде в стеклянную витрину.
Мне
– Хочешь сказать, мы с тобой были знакомы и до становления стражами? – спрашиваю я.
– Мы в одну школу ходили, только я на класс старше.
– А в предыдущем…? – начинаю я, но не успеваю закончить вопрос – Бен уже понимает, что я хочу спросить и отвечает:
– Я учился в гимназии с физико-математическим уклоном.
– Фу, – я морщу нос. – Я такие места всегда за километр обходила. Ненавижу физику.
– Я тоже, но меня никто не спрашивал в своё время.
Я зачем-то киваю. Отрываю взгляд от ровной линии шрама, перевожу его на отражение в зеркале.
– Из скольких мелких изменений состоим теперь мы, такие непохожие на нас прошлых?
На другом конце провода раздаётся вздох. Тяжёлый. Продолжительный. Надрывный.
– Давай без философских размышлений посреди ночи, хорошо? – просит он. – Хотя бы сегодня.
Я соглашаюсь, мы прерываем звонок. Его просьба проигрывается в моей голове ещё несколько мгновений: ровно столько, сколько требуется для того, чтобы осознать – в этот раз он обращался не только ко мне, но и к себе самому.
Ведь не только я этой ночью не могу сомкнуть глаз.
Критический рубеж. Глава 3
Нина не похожа на ту, кто балансирует между жизнью и смертью. Она сильная даже сейчас, когда обездвижена лекарствами и ядом, никак не желающим покидать её тело. Я восхищаюсь ею. И очень хочу помочь. Как и Бен, который сидит по другую сторону от нашей общей сестры по несчастью и некрепко сжимает её ладонь.
Раньше я смотрела на него сквозь пальцы, не замечая ни теней под глазами, ни ссутулившейся спины, ни местами слишком сильно измятой одежды. Но теперь, после всего сказанного накануне и того, что осталось за тяжёлыми паузами, я вижу.
Страдает Бен не меньше; просто старается держаться, тогда как я опустила руки, даже не приступив к бою.
– Мы должны что-то сделать, – говорю я.
Но даже после десятка раз, когда я произношу одну и ту же чёртову фразу как заведённая, слова магическим образом не превращаются в панацею.
Бен понимает это лучше меня, именно поэтому он тихо фыркает.
– Единственное, что ей поможет – антидот. А его до сих пор не нашли, потому что …
– Вирусные клетки гибнут при контакте с внешней средой, – я по памяти цитирую строчку из карточки, которую, наверное, уже знаю лучше любого миротворца.
Ёрзаю на стуле, приближаясь ближе к Нине. Вторю Бену, осторожно зажимая её ладонь между своими двумя. Кожа тёплая, сухая, жёлтая. Между пальцев проглядывают неглубокие трещинки. Вирус медленно, но верно лишает её жизненных сил, и кто знает, когда наступит момент, когда этих самых сил у Нины уже не останется.
Я знаю о происшествии из Беновых уст.
Пока он не успокоился, мне не удалось выудить из него и капли информации. Зато потом посыпалось:
– Она всех спасла, – произнёс Бен, опираясь на край письменного стола. – Было задание, с которого стражи привезли из земель Волшебного народца всякие угощения. Всё это было оттащено на кухню, по решению Дмитрия готовился праздничный ужин. Нина, чёрт бы её побрал, накануне провинилась и была сослана туда же на дежурство. – Тут Бен рассмеялся. Я навсегда запомню этот полный колкого холода гогот, который отныне боюсь когда-либо снова услышать. – Она открыла вино и сделала добротный глоток, а затем.… Ну, ты знаешь – худшее похмелье в истории. Она лишь чудом в живых осталась.
“Или потому, что истории так захотелось”, – думала я про себя.
Только благодаря Нине жертв не стало в десятки раз больше, и именно поэтому она до сих пор здесь, а каждый в штабе до сих пор считает её спасение одной из своих основных задач. Конечно, Бен говорит мне, что не в долге дело, а в том, что стражи – семья.
Я припоминаю, что-то подобное ещё в начале моего пути говорила сама Нина, но всё равно не могу отодвинуть скептицизм на задворки сознания. Повидав много семей, членам которой друг до друга дела не было и нет, теперь не могу относиться с доверием к сему институту как таковому.
– Что насчёт Волшебного народца? – спрашиваю я. – Интересовались, какого чёрта они творят?
– Королевы всё отрицают, мол, их подарки – это дар, а не проклятье. И вообще играют не королев, а див каких-то: вздыхают, глаза закатывают, наперебой кричат о том, что их дворы со стражами испокон веков только дружбу и водили…
– А что, не правда?
– Ну Летний ещё ладно, а вот Зимний… взять хотя бы этих пиратов.
Бен обрывает себя на полуслове, оставляя мысль недосказанной. Но я и так всё прекрасно понимаю. Мой Кирилл – выходец из Зимнего двора, – и здесь он ярчайший представитель своей расы: коварный, мстительный, недобрый… ведомый. Чем-то, например, местью… Или кем-то?
– Ты только не обижайся, – говорит Бен чуть погодя. – Я Кирилла ни в чём не обвиняю. Ну, кроме того, в чём он реально виноват.
– Спасибо, – киваю я. – Вот только кто знает, вдруг и правда всё настолько печально.
Разговор с Кириллом, тот, в Огненных землях, я помню хорошо. В том числе и реальную его историю: про родителей и заключение, из которого он сбежал, не желая становиться мальчиком на побегушках у королевы Зимнего двора.
Если это настоящее могло измениться в любой из плоскостей, оно могло затронуть и эту, а Кирилл – стать не просто подданным, но солдатом у той, которая по определению не имеет ничего общего с честностью или добротой.